1) Один человек абсолютно непознаваем до конца другим (сердцеведение, как показал преп. Серафим, дается не непосредственно, а через Бога). Это абсолютно непознаваемое есть в то же время и творческое, ибо творчество есть проявление во вне личного неизреченного. Эта неизреченная, творческая природа, являющаяся в то же самое время источником власти, есть признак Отчей Ипостаси. Человек творит мир видимый, материальные ценности, и мир невидимый, ценности духовные.Он властвует над теми и другими. 2) Далее неизреченное изрекает человеком, его разумом, осмысленностью его личности и творчества, их оформлен- ностью. Эта разумно-оформляющая сторона, изрекающая смысл, логос, и его выражающая, есть признак Сыновней Ипостаси. Она актуализирует творческую тайну и без нее «ничто же бысть еже бысть».

3) Наконец, это же неизреченное из недр своих изводит объединяющее начало, которое одушевляет сотворенное, полагает его, изливается на, него как выражение все проникающей Любви. Это то, чем «не я» делается соучастником «я». единосущным ему, то есть то, что соединяет Отчую Ипостась С Сыновней. В ней изрекается нужность для другого, объективная ценность. Потому и взывает преп. Симеон Новый Богослов к Св. Духу: «зачем бы ты сокрыл себя, —ты, никого из всех не призывающий, никого не боящийся?» Как все Лица Триединого Бога единосущны друг другу и в то же время Каждое обладает Своим свойством и Своим ликом, так есть и люди, в которых запечатлена та или иная сторона «трижды светящего Света». Достигнув столь боль- ших высот богоуподобления, просвещенный «светом разума» Христова, стяжав безмерный дар Духа Святаго, Саровский угодник как-то по особенному таинственен. Он «наполовину уже не монах», как верно замечает П. Флоренский. Мало того он почти уже не человек. «Лице человеческое, сияющее посреди солнца в ослепительном блеске его полуденных лучей. «Включенный в род Богоматери и осененный Святым Духом, он стал «в крове крылу» Всевышнего. И среди святых явно носит печать Бога Саваофа, Бога — Адонаи, по преимуществу. Его ласка наряду с услаждением приносит страх и трепет (mysterium tremendum). Немногие дают себе отчет в том неизреченном отъединении «от мира лежащего во зле», в - которое его восхитил Господь, включая в род Преблагословекной.

Творческое слово, знание, распоряжение судьбами и возвещение их—все это делает его «огнем попаляющим», и приближаться к нему надо со страхом и благоговейной любовью.

Еще не достаточно дают себе отчет в том, что за страшная сила в испепеляющем тепле ласки Преподобного, в его пронизывающем тайну душ и судеб взоре, в его властности вплоть до распоряжением часом смертным. Еще недостаточно прославляют Бога, «давшего такую власть человекам». Богословская вдумчивость и простота веры должны здесь идти рука об руку. Потому-то так трудно, так опасно писать о величайшем старце земли Русской.

Познать и научиться почитать Саровского Чудотворца значит познать и научиться почитать православие, сосредоточившее в нем, как в фокусе, свои сильнейшие лучи. А оно, верим мы, и есть Новый Иерусалим, где скиния Бога и Агнца. В образе преподобного мы существенно познаем смысл и красоту Нового Израиля, в котором Господь показал свою вечно-эсхатологическую, вечно «будущую», вечно «Новую» природу (Иегова — JНУН, «ich werde sein der ich sein werde," «я буду тем, который будет»).

Но белизна и тепло Православия не есть выход из сферы Древнего Израиля, ибо Израиль, так же как и сыновство Авраама, есть категория вечная и сверх-национальная. «Не думайте, что Я пришел нарушить закон. Не нарушить пришел Я, а исполнить»; и еще: «скорее небо и земля прейдут, чем одна иота или черта закона пропадет». Новый Израиль бел, потому что довел до белого каления богоизбранное горение Израиля Древнего. Хотя лишь в Новом Израиле открылся «Свет Тихий» Отчей Ипостаси —- через Слововоплощение, и Ее Любовь -— Духа Святого, но грозная суровая закрытость сказалась и в этом сиянии и этой любви. В них ;обетование блаженства неразрывно связано с грядущей грозой, »огненным прещением» и карой геены. Бытие — не шутка, и улыбаться здесь безнаказанно никому не дано. Темный огонь, черное пламя геены, уготованное для хулящих Любовь и не приемлющих Ее, преодолевается и побеждается белокаленою,светом пламенеющею устремленностью Духа.

Вечное блаженство достигается хождением по узкому пути «наибольшего сопротивления». Таким и был путь Саровского Чудотворца. Он до конца умер во Христе — и потому так радостна Его Пасха. Томление Гефсиманской ночи, бичевание в претории Пилата, Голгофа, богооставленость, сошест- вие во ад — вот что лежит в основе Новозаветной Пасхи, вот что, преобразившись, «ад умерщвляет блистанием Божества».

Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас! 1925 г. Примечание

Ильин Владимир Николаевич (1891—1974), богослов, музыковед, духовный писатель. Его перу принадлежат, в частности книги: «Запечатанный Гроб — Пасха- Нетленная», 1926, с. 128; «Всенощное бдение», 1927, с. 220; «Шесть дней творения», 1930, с. 320 — все три книги изданы в Париже.

«Огнь Попаляющий» — отрывок из книги В. Н. Ильина «Преподобный Серафим Саровский» (Нью-Йорк. 1971 г., с. 18]—185). В основу книги положены печатные источники, -но ее энергичный слог и проницательные суждения — результат творческой одаренности автора. Анатолий ПОПОВ

ВОСПОМИНАНИЯ О САРОВЕ

Получив перед Рождеством письмо от брата, который уведомлял, что в январе 1905 года он уходит на войну с Японией в третьей эскадре на крейсере «Владимир Мономах», я решил съездить в Либаву, чтобы повидаться с ним, но наперед заехать к преп. Серафиму. Т' -образом, состоялась вторая моя поездка в Саров. Выехав из Вологды вечером 28 декабря, я предполагал достигнуть Сарова таким же путем, то есть Москва—Нижний—Арзамас, но билет взял прямого сообщения Вологда—Арзамас, рассчитывая попасть в Саров на праздник, то есть 1 января, но оказалось, что по билетам прямого сообщения через Нижний в Арзамас попасть нельзя, а надо их Москвы ехать по Московско-Казанской ж.д. через Рязань на Арзамас, и поэтому приехал я в Арзамас не 31 декабря, а 1 января, в 10 часов утра. Остановившись в Арзамасе в той же прекрасной гостинице Стригулина, я увидел прежнего приветливого и предупредительного слугу Ивана, который узнал меня, и ему я с сожалением высказал, что опоздал на целые сутки, потому что пришлось ехать не через Нижний, а через Рязань, но на это он мне ответил, что это случилось к моему благополучию, что 31 декабря была такая пурга, что многие выехавшие из Арзамас»! в Саров снова вернулись в Арзамас — ехать было невозможно. Попив чайку, я попросил подать лошадей (у Стригулина свои лошади) и в 12 часов уже выехал и прекрасно устроился в кибиточке. Ямщик попался опять такой хороший, лошадки бежали быстро, в кибитке ехать было тепло, несмотря на мороз в 20 с лишком градусов. В Дивеев приехали мы половина-седьмого вечера и решили переночевать, дабы утром после ранней обедни направиться в Саров. В это время в монастыре шла всенощная, и я тотчас же направился в церковь, но жаль только, что служба была не в том храме, где я был осенью 1903 года, а в другом — теплом храме. Большой собор холодный и зимой в нем не служат. Ко всенощной я пришел к концу Акафиста; простояв до конца, я попросил отслужит молебен, и затем вернулся в номер. Наутро 2 января, сходив к ранней обедне в больничную церковь, я решил сейчас же ехать в Саров, но лошади еще не были поданы. Проходит полчаса, затем час и полтора, а лошадей все нет. Ямщик останавливался в деревне Вертьянове, отстоящей в верстах полутора от монастыря, и я стал грустить, что, пожалуй, и поздней литургии в Серове застанешь,хотя архирейское служение пройдет дольше обыкновеного, но, не долго думая, пошел к поздней литургии в Дивеев; пришел уже к концу обедни; народу было масса и жара была страшная. Простояв конец обедни и затем молебен, сильно вспотевши, я направился было к выходу, но у дверей меня остановила старушка монахиня и спросила, куда я тороплюсь, на что я ответил: «В Саров сейчас поеду»; она меня задержала за рукав шубы и говорит, что сейчас пойдет крестный ход по канавке преп. Серафима, «ты обойди, а затем и поезжай...». После этого я остановился и решился ждать крестного хода, который вскоре и пошел. Вместе со старушкой-монахиней пришлось идти близко к духовенству, позади матушек игумении и казначеи. Какая это величественная картина — крестный ход при тысяче инокинь и >>; меш-е прочих богомольцев. День был ясный, проглядывало солнышко, хотя был мороз более 20 градусов. Особенно умилительно было слышать стройное пение акафиста преп. Серафиму, который был пропет весь в крестном ходу; исполнялось это так; выйдя из церкви, пропели 1-й кондак акафиста преп. Серафиму, а затем священник начал читать 1-й икос до слова «радуйся», а остальное все пропевалось, потом читался 2-й кондак и 2-й икос до слова «радуйся, а остальное затем пропевалось, и так до конца акафиста. Когда стали обходить четвертую сторону канавки, зашли еще на могилку к приснопамятной игумении Марии, где была отслужена лития, и крестный ход возвратился в храм, а я, уже почувствовав озноб, отправился в номер чуть не бегом, чтобы согреться. Лошади уже были поданы (ямщик опоздал потому, что оказались у него неверны часы), но я попросил подать свежий самоварчик, чтобы согреться чайком, ведь было уже все равно — обедни в Сарове не застать. Хорошо отогревшись, я отправился в Саров в конце первого часа и приехал туда в начале третьего; обедня, конечно, уже отошла. Остановившись опять в той же гостинице № 1, я обрадовался, возблагодарил Господа, что опять пришлось побывать в этих святых местах. Переодевшись, я пошел в собор, чтобы приложиться к многоцелебным мощам преп. Серафима и отслужить молебен, но в храме почти уже никого не было, так как ударили к вечерне, и мне сказали, что молебен можно будет отслужить после вечерни, и я, приложившись к святым мощам, сейчас же пошел в другой храм к вечерне. Отстояв вечерню, направился опять в холодный собор; народу не было, а было несколько человек братии, в числе которых находился и досточтимый, отец настоятель обители, игумен Иерофей, с которым я тут и познакомился, и он мне стал показывать производившиеся работы в храме, который из холодного обращался в теплый: делаются печи, также новый пол из маленьких разноцветных плиток, вместе с тем объяснил, что и на источнике преп. Серафима сооружены новые помещения и раздевальная комната совершенно теплые и советовал съездить туда и посмотреть; своей простотой и чисто отеческим обращением отец игумен производит чарующее впечатление. Простившись с ним и отстояв молебен, я еще раз приложился к мощам преп. Серафима и затем отправился в гостиницу. Было уже около семи часов вечере. Попросив подать самоварчик, я за чаем стал размышлять о следующем дне, который предполагал пробыть в Сарове и съездить на источник, чтобы искупаться там, но решиться вполне еще не мог, так как был сильный мороз, а самая купальня находится в холодном помещении, между тем вспомнилась первая поездка, когда в сентябре месяце, бывши на источнике, я не решился искупаться, несмотря на теплую погоду, о чем, по возвращении домой, я и сокрушался, утешая себя только тем, что в следующую поездку обязательно искупаюсь; но поездка вторая оказалась не летом,как я предполагал, а в суровую зиму, при морозе в 20 с лишком градусов. Выпив стакана два чаю, меня стало сильно клонить ко сну, хотя времени еще было только около 9 часов вечера, но думая, что сон берет свое, так как несколько проведенных ночей вывели из колеи обычной жизни, и предполагая встать к заутрени, в 2 часа ночи, я тотчас же погасил огонь и лег спать. Вдруг просыпаюсь с сильной головной болью и чувствую ужаснейший озноб, кроме того, глотать не могу, сильная боль в горле, начался кашель и колотье в левом боку. Было совершенно темно, засветил кое—как свечку и посмотрел на часы, думая, что далеко уже за полночь, а оказалось только 10 часов вечера, следовательно, через один только час произошла такая перемена; страшно захотелось пить, а самовар еще не совсем остыл, кое-как налил стакан и выпил, но согреться не могу; начал одеваться и , одевшись, снова лег на кровать, закрывшись двумя одеялами; заснул на полчаса, — опять та же история; надел уже шубу, но и та не согревает, и стало очень жутко, тем более, что три года тому назад был болен крупозным воспалением легких, которое начиналось точно так же, как чувствовалось теперь, и явилась сильная тоска о родине и своих детях и жене, которых вызвать сюда невозможно было, да и домой ехать далеко и больному страшно, тем более 60 верст до железной дороги. Чего-только и не передумал за эту ночь, просил Бога и преп. Серафима о том, чтобы дожить до утра и затем доехать до Арзамаса, предполагая оттуда дать телеграмму домой и вызвать кого- нибудь из .родных. Просыпаясь почти через каждые полчаса, я около семи часов утра пригласил к себе в номер заведующего гостиницей № 1 отца Владимира, которому и объяснил свое тяжелое положение и просил послать за своим ямщиком Николаем, чтобы тот к 10 часам подал лошадей — ехать в Арзамас. Батюшка Владимир пристально на меня посмотрел и сказал, что хотя и видно, что вы сильно больны, но не надо падать духом, ведь сюда большею частию и ездят больные, дабы помолиться и по вере своей получить исцеление, а вы сразу же и решили ехать домой, нет, лучше поезжайте на источник да искупайтесь, вся ваша болезнь и пройдет и поедете домой совершенно здоровым, а сейчас я принесу вам водицы из источника, покушайте ее, и ушел. Разговор этот на меня сильно воздействовал, и началась во мне борьба с двух сторон, с одной — что, вполне веруя в целебность источника, следовало немедленно отправиться на источник и искупаться, а с другой сильное болезненное состояние при возвышенной температуре и в такой мороз купанье могло быть сильно рискованным, но раздумывать долго не при- шлось, вскоре пришел о. Владимир и принес воды из источника целый стакан и еще раз советовал как можно скорее ехать на источник. Выпив несколько глотков воды из- источника, я почувствовал, как будто стало немного лучше, но тотчас же явился ямщик Николай и спрашивает насчет лошадей, но смотрит на меня как-то особенно пристально; я ему ответил, чтобы лошади были поданы к 10 часам утра, и мы поедем или на источник, а может быть, и прямо в Арзамас. Затем я лег опять на постель; стало сильно знобить; немного погодя ударили в колокол к поздней обедне, и я, подумав, решил сходить в церковь помолиться; одевшись с большим трудом и кое-как спустившись с лестницы, я потихоньку добрался до собора, пришел во время чтения св. Евангелия и стал около скамеечки; с большим трудом простояв обедню, пошел в номер, думая все дорогой, купаться ли, или не купаться на источнике, и становилось особенно страшно то, что в это время в Сарове богомольцев было немного, а знакомых никого и приходилось ехать на источник одному, а во время купанья в болезненном состоянии все могло случиться. Придя в номер, сильно изнемогая, я присел и вскоре же услыхал стук в дверь, попросил войти. Увидал молодого послушника лет под тридцать и спросил, чего ему надо. Он ответил, что услыхал о моем намереньи ехать на источник, и попросил взять с собой; я этому очень обрадовался и говорю, что очень рад спутнику, и спрашиваю причину его поездки, на что он ответил, что его взяли на войну, и завтра он отправляется, затем он, сказав, что, как подадут лошадей, он за мной зайдет, вышел из номера. Видя в сем последнем обстоятельстве прямо указание Божие, я тут же решился ехать на источник и искупаться. Ждать пришлось недолго, лошади были поданы, и спутник мой явился, но болезнь моя стала усиливаться, так что без посторонней помощи обойтись я уже не мог. Надев на меня шубу, молодой послушник взял меня под руку и помогал мне спуститься по лестнице, затем посадил в кибитку и поехали. Дорогой он мне что-то говорил, но я не мог расслышать, чувствовал себя совсем плохо и страшно знобило, между тем вспомнив, что мне нужно было приобрести несколько бутылочек для водицы из источника преп. Серафима, которые хотелось привезти домой, то, приехав на источник: я первым делом и обратился к заведывающему купальнями монаху с этою просьбою, а он вместо ответа спросил меня, зачем я приехал, т.е. буду купаться или нет, на это я ответил, что купаться буду, и на мой ответ он тотчас же сказал: «Идите купаться, а бутылочки вам будут готовы». Войдя под руку с послушником в купальню, я увидел первую комнату, т.е. раздевальную, очень большую, светлую, около стен мягкие скамеечки, и совершенно теплую, а из этой комнаты ведет дверь на самый источник; когда отворил дверь и я шел еще в шубе, то казалось, что на источнике нисколько не теплее, чем на улице, и пол чугунный; нужно было спуститься вниз по чугунной лестнице. При помощи послушника в раздевальной я разделся и пошел с ним вместе по чугуну и под руку кое-как спустился вниз; это была такая минута, что и вспомнить страшно, но видно. Бог и преп. Серафим подкрепляли меня. На источнике ныне устроено так, что по стенам проведена проволока, а в стене сделаны отверстия, и если подойти к одному из них и натянуть проволоку, то вода хлынет из источника и всего окатит с головы до ног. Но так как у меня был сильный жар, то послушник посоветовал мне сначала помочить голову и обтереть тело и начать понемногу натягивать проволоку. Я было начал обтираться, но вижу, что силы слабеют .и продолжать обтирание больше не в состоянии, попросил его сильнее натянуть проволоку, и, перекрестившись, подошел к самому отверстию; вода хлынула, и я был окачен с головы до ног, сейчас же подошел вторично и, снова перекрестившись, дал знак, чтобы опять натянуть проволоку, и опять окатился с головы до ног, но, почувствовав сильную в голове боль, все- таки попросил в третий раз натянуть проволоку и, с замиранием сердца в третий раз перекрестившись, подошел к отверстию, и опять хлынула струя и окатила в третий раз, и затем уже как я взбежал по лестнице, хорошо и не представляю. Пришел в себя я уж сидя на диване и первым долгом обратил внимание на красноту тела, которое было покрыто как будто сыпью, которая бывает во время болезни корью, но когда стал вытираться, то сыпь стала проходить, а оставалась одна краснота и чувствовалось так тепло и приятно; затем вижу, что как-будто свет стал другой и в глазах нет того тумана, который был при входе в купальню, стал глотать и чувствую, что боли в горле нет, да и дышать стало легко, колотья в левом боку не чувствую, только голова несколько тяжела и сильная слабость, как бывает при выздоровлении от сильной боли, но зато бодрость духа замечательная. Немного погодя пришел из купальни мой спутник (он обливался после меня еще несколько раз), чтобы помочь мне одеться, но я уже почувствовал собственные силы и не допустил помогать мне. Одевшись, прошелся по комнате совершенно бодро и как будто болен не был, и тут же возблагодарил Господа и Его угодника преп. Серафима за полученную милость. Надев шубу, я отправился с послушником за заказанными бутылочками с водицею из источника; бутылочки уже были готовы; взял их я уже самостоятельно, сел в кибитку и вместе со своим спутником поехали. Когда подъехал к гостинице, то свободно вышел- из кибитки и быстро взошел по лестнице в номер и чувствовалось, как будто и болезни никакой не было, хотел было сейчас же пить чай, но, подумавши хорошенько, решил прежде чаепития отправиться в холодный собор к преп. Серафиму. Придя в собор, попросил отслужить молебен с акафистом •преп. Серафиму и затем, приложившись к св. его мощам, вернулся в номер совершенно здоровым, и какая в ночь накануне этого дня была тоска, которую я испытал только раз в жизни, то теперь же была такая радость, какую, можно сказать, также испытал по исцелении от постигшей меня болезни единственный раз в жизни. Да, это истинно: «Дивен Бог во святых своих». Немного отдохнув и попивши чаю, я стал писать домой письмо об этом знаменательном в моей жизни случае и хотел отправить в тот же день, но подумал, как-то еще ночь пройдет, и отложил отправку письма до следующего дня, т. е. до 4 января. Вечером лег спать в 11 часов и проснулся в 7 часов 4 января совершенно здоровым и бодрым и, еще раз возблагодарив преп. Серафима, докончил свое письмо и отправил домой. В тот же день в первом часу выехал в Арзамас, где, переночевав, отправился в Нижний, Москву и Либаву. Повидавшись с братом и поговоривши о впечатлениях, вынесенных мною из Сарова, и пожелав ему с надеждою на Бога и преп. Серафима возвратиться с войны невредимым, поехал обратно домой, куда и явился 14 января совершенно здоровым, бодрым и обновившемся душою и телом. Да, дивны дела Твои, Господи!

Но вот прошел уже год с того времени, как я возвратился после второй поездки в Саров, и опять так и тянет туда и стремишься всей душой, как можно поскорее, побывать там и поклониться Преподобному Серафиму, да и как же не стремиться и не возблагодарить Преп. Серафима за спасение жизни брата моего, участвовавшего в Цусимском бою 14—15 мая 1905 г. и возвратившегося в Россию совершенно невредимым. Тяжелые дни были во второй половине мая 1905 г., когда весть о гибели нашего флота облетела всю Россию, и спустя только 10 дней после боя я узнал, что брат мой жив, и возблагодарил Господа Бога, что услышал Он нас грешных и через заступничество Преп. Серафима утешил нас.

За все время нахождения брата моего в плену я получил от него только одно письмо, в котором он сообщает, что «нас спас только Один Господь Бог» — вот его подлинные слова из письма.

Ныне, когда он возвратился в Россию (9 декабря 1905 г.), я навестил его в Кронштадте и, побеседовав с ним, узнал следующее: в течение суток крейсер «Владимир Мономах» перенес девять минных атак и затонул не глубине 60 сажен, оставив на дне морском лишь двух человек, раненых же было пять человек, остальные остались живы и невредимы (всей команды было около 500 человек). Возвращаясь домой в Россию в такое тревожное время внутренней неурядицы, в дороге пришлось много пережить, переиспытать и даже подвергнуться опасностям для жизни, но Милосердный Бог, опять- таки по заступничеству Преп. Серафима, спас брата, и очень отрадно было слышать от него, что привезенный мною ему из Сарова в Либаву образок Преп. Серафима он успел, при потоплении крейсера, взять с собой, жить с ним в плену и под охраною его возвратиться домой. Да, еще раз повторяю: Дивны дела Твои, Господи. Дивен Бог во Святых Своих.

Вологда 31 января 1906 года. Монахиня СЕРАФИМА (БУЛГАКОВА)