После кончины Батюшки Серафима все его вещи, даже пустыньки - Ближняя и Дальняя, и оба камня, на которых он молился, старанием Николая Александровича Мотовилова перенесли в Дивеево. К открытию мощей никаких вещей Преподобного в Сарове не было, пришлось просить у дивеевских, чтоб что-то поместить в его монастырской келье, превращенной в часовню. То была часть каменного корпуса, уже сломанного, и над кельей воздвигли храм во имя Преподобного Серафима, Туда-то и поместили часть камня, на котором он молился, мантию и список с иконы Божией Матери «Умиление».

В Сарове ограды не ставили. Ее заменяли корпуса, расположенные черехугольником и выходившие окнами либо вовне, либо внутрь монастыря. Окна кельи Преподобного обращены к реке Саровке. Рассказывают, что какой-то архиерей приехал в Саров и спрашивает:

- Где пустынька Преподобного? - В Дивееве. - А камни? - В Дивееве. - Где все вещи? - В Дивееве. - Как же монашки у вас мощи-то не унесли?! Я где-то читала, что Преподобный явился во сне Мотови- лову и велел какую-то болящую напоить водой с камня, на котором сам молился. Но как это сделать? Из земли выступали большие каменные глыбы. Пробовали отбить кусочек - не получилось. Тогда Преподобный снова явился во сне Мотовило- ву и велел разжечь на камне костер. Сделали как велел, и камень сам распался на куски. Все их отвезли в Дивеево, оттуда они разошлись по всей России. К открытию мощей один кусок этого камня был привезен из Дивеева и положен в келье-часовне в саровской обители.

Во время открытия святых мощей Преподобного Саровом правил игумен Иерофей, подвижник иноческой жизни. Небольшого роста, сухонький, согбенный, он носил обыкновенно засаленный подрясник, и не знавшие его принимали за простого послушника. И что характерно, игумен Иерофей был против открытия святых мощей, предполагая, что огромное стечение народа, последующее открытию, нарушит строгую пустынническую жизнь Саровских монахов. Говорили, что когда после разгона монастыря здесь поселили беспризорников, то они вскрывали гробы старцев - и те оказались нетленными. После смерти игумена Иерофея, уже в годы революционные, в Саров был поставлен игуменом Руфин, из мордвинов. Он благоволил дивеевским, но пробыл недолго: внезапно скончался, когда в Саров пришел крестный ход из Дивеева. Произошло это 24 июня 1925 года. После Иерофея игуменом поставили Мефодия, но его вскоре сослали в Сибирь, так что при разгоне в Сарове игумена не было.

На саровской колокольне были часы, они отсчитывали не только четверти, но даже и минуты. По всему лесу слышался благолепный звон. После переворота косточки Батюшки Серафима лежали открытыми в раке без облачения, так к ним тогда и прикладывались.

И вот раз произошел случай. Одной монашенке в Дивееве приснился Преподобный с такими словами: «Не ходите в Саров, кто будет смотреть косточки, тот не увидит его в будущем веке.» С полгода это продолжалось, потом мощи снова облачили.

До разгона распорядок дня в монастыре строго соблюдался. В два часа ночи в соборе, летом в Успенском, зимою - в Живоносного Источника, начиналась утренняя мольба, полунощница, затем заутреня. Так служба продолжалась до 5 часов утра. По окончании все переходили в церковь Зосимы и Савватия, там всегда бывала ранняя обедня. Поздняя обедня служилась в соборах, где почивали мощи Преподобного: на зиму их переносили из Успенского собора в теплый - Живоносного Источника. После поздней обедни все монахи шли в трапезную. Там очередной инок, стоя у аналоя, читал «Жертвенник»- Жития святых или какое-нибудь поучение.

В три часа дня в соборе начиналась вечерня с чтением акафиста, пением канонов Иисусу Сладчайшему, Благовещению и ангелу- хранителю. По окончании службы все шли в трапезную, а в семь вечера в церкви Зосима и Савватия принимались за монашеское правило, с многими поясными и земными поклонами, наподобие пятисотницы. Одних земных поклонов отбивали более 100. После вечерних молитв монахи расходились по келиям. В трапезной вся посуда была точеная из дерева - чашки, ложки, тарелки. Черный хлеб лежал перед каждым иноком на деревянной тарелке, причем краюха ставилась нерезанной. Квас варили раз в год, в марте. Заливали в бочки, закупоривали, после чего закатывали в погреб, закидывали снегом и льдом. Перед разгоном общей трапезы уже не стало, и монахи сами себе варили по кельям. Стряпали в варежках, сшитых из холста, чтобы не обжечь рук. Раньше на Покров в монастыре раздавали всем нуждающимся теплые вещи. И стекались к Сарову бедные люди, чтобы одеться, перебиться с нуждой.

На Гермогеновском хуторе имелась точильная мастерская. Я сама видела там два громадных маховых деревянных колеса, от них тянулся привод к точильным станками. Раньше колеса вертели с помощью конного привода, а позже крутили руками. Кипарисовые кресты, ложки резали вручную; на станке вытачивали тарелки, блюда, чашки, солонки, кружки, ножки к стульям, веретена, а также прялки и детские игрушки.

По преданию, когда были прославлены мощи Преподобного, то он сам бывало нет-нет, да и покажется в монастыре. Видели его не раз. А отец Маркеллин, гробный монах, говорил, что косточки Батюшки Серафима, мощи его, облаченные в туфельки-сандалии, иногда были в песке и их приходилось обтирать. Ходил, значит.

В годы после открытия мощей жил в Сарове, на одном из хуторов, затворник Анатолий, в схиме Василий. Пустынножительствовал строго, никого не принимал, и если давал ответы, то через своего келейника отца Исаакия, который скончался вскоре после разгона монастыря. Отец Анатолий был высокой духовной жизни и к тому же прозорливый. В пустыни его осаждал народ, мешал безмолствовать. И вот поехал отец Исаакий в Дивеево, к блаженной Прасковье Ивановне за советом. Но она от него заперлась в келье, не пускает. Помолился пустынножитель с келейницей ее матушкой Серафимою у Распятия, с тем и ушел. Да, видно, задержался в монастыре, на обратной дороге привелось свидеться с блаженной. Вышла Прасковья Ивановна на крыльцо и машет ему рукой: «Дедушка, дедушка!» Тот только махнул рукой, дескать, я все понял. И опять в свой затвор. Скончался пустынножитель в 1919 году. И что интересно, когда в монастыре безпризорники вскрывали его останки, а дело это было после 1927 года, то они оказались нетленными. Лежал, как только что похороненный. Безпризорники сунули ему в рот папиросу, перевернули лицом долу, и опять закрыли.

Тогда же безпризорники вскрыли могилу схимонаха, молчальника Марка, но оттуда вышел огонь, и богохульники испугались. Могилы эти помещались против алтаря Успенского собора, ныне там разбит сквер. Исстари повелось, что в первую неделю Великого Поста монастырь закрывался и женщин в него не пускали с понедельника до вечера в пятницу. В это время в соборе совершалось неусыпное пение Псалтири на два клироса попеременно. Великим Постом монахи клали особые земные поклоны, трепетно повергаясь всем телом на землю, не сгибая колен; опора была лишь на руки. Пение в Сарове было совершенно особое, столбовое. Нот не признавали, пользовались крюками. Голосовщик начинал, к нему присоединялись остальные. Последнее время голосовщиком состоял иеромонах Иоасаф. Пели громко, прямо кричали. Напевы держались древние, протяжные, напоминавшие голос ветра, гулявшего по обширному Саровскому лесу. Летом, перед праздниками, служили в 3 часа малую вечерню и повечерие с чтением соборного акафиста. Поющих было не менее ста. Всенощная обычно начиналась в 6 вечера, на эти дни действовало монашеское правило - пятисотница отставлялась. Всенощная продолжалась до 11 часов вечера. После Воздвижения и в зимний период праздничная вечерня служилась рано, в 3 часа, а заутреня начиналась ночью. Молебны перед мощами Преподобного совершались после поздней обедни и после вечерни. На это назначался особый иеромонах. Почти до самого разгона таким иеромонахом был отец Маркеллин. Прикладывались к мощам во всякое время, когда открыт собор, и во время совершения служб. К раке вели широкие лестницы, подходы были с двух сторон.

Саровский монастырь расположен на горе, с запада примыкали многочисленные гостиницы, а также столовая для паломников. Невдалеке виднелось кладбище с церковью во имя Всех святых. С востока, по дороге на источник, стояли конный двор и баня. С севера, под горой, - церковь Иоанна Предтечи, а выше ее вход в пещеры с церковью Чудотворцев Печерских. Пещеры простирались по всей горе и тянулись до самого источника на две версты, как раз до Ближней пустыньки Преподобного Серафима. Там был виден в песке выход в песчаном откосе. Но в те дальние пещеры не водили, посещались лишь ближние, что под монастырем. Сопровождал монах, ходили со свечами.

Под церковью Иоанна Предтечи имелась водокачка, снабжавшая монастырь водой. Молочное хозяйство располагалось верстах в двух, на хуторе Маслиха, что по реке Сатису. Хутор виднелся из монастыря. А в лесу попадались другие хутора, их называли пустыньками. На каждую назначался монах - «хозяин». Обычно на такое послушание ставили вдовцов.

И как же был обширен Саровский лес, простирался на много верст кругом! Пустыньки, находившиеся в нем, обслужива- ли монахов и деловцов, работавших на заготовке леса, дров, на покосах, сборе грибов и ягод. Запасов хватало на весь год. Лесным «хозяином» к разгону монастыря был иеромонах Гедеон, родом с Херсонщины. Скончался он в ссылке в Алма-Ате 26 марта 1933 года. Это было в Вербную субботу в 8 часов утра. У отца Гедеона имелся особый крест с частичкой ризы Господней, с мощами праведного Лазаря Четверодневного и правед- ного Ионы Многострадального. Мне привелось хоронить этого инока на Алма-Атинском кладбище, неподалеку от города. И происходило это в тот же день, в Вербное Воскресение, в 5 часов вечера. Сообщила его сестре, дала телеграмму Дивеевской монашке Анюте. И не чудесно ли? Она, оказывается, в этот день приобщалась Святых Тайн. А в ночь накануне иеромонах Тедеон ей снился дважды с настоятельной просьбой: «Не забудь помянуть меня на Литургии. Это мне сегодня особенно важно». По часам получалось, что просьба его оказалась предсмертной. Умирал инок от отека легких. Мне пришлось сидеть около него допоздна. Уже был плох, но я все же была уверена, что он не умрет в ту ночь. Уйти требовалось срочно, чтоб поспеть на работу (устроилась счетоводом). А в 8 часом утра он скончался. Передала его вещи в покойницкую санитару - пусть обрядит новопреставленного. Это уже было часов в 5 вечера. Задень на умершего наложили столько покойников, что нам с санитаром пришлось доставать его снизу: трупы, уложенные поленицей, снимали за плечи и за ноги. Облачили отца Гедеона в свитку и черный подрясник, потом одели епитрахиль и поручи, на голову надвинули скуфейку. Так и положили в гроб. Сестре умер- шего я написала подробное письмо. И что удивительно: когда хоронили этого инока, его заочно в Ардатове отпевал архимандрит. Своей сестре умерший приснился в том облачении, в ка- ком я его положила в гроб. А ведь письмо с описанием всего этого она получила спустя лишь несколько дней. Прозектором в Алма-Атинской больнице был в ту пору доктор Фрунзе - родной брат того самого, военного. Этот доктор оказался достаточно милым человеком, мне какое-то вре- мя пришлось работать в Алма-Атинской больнице под его началом, и отношения у нас сложились хорошие. Он-то и разре- шил мне похоронить отца Гедеона, а так бы не дали.

Врачи в больнице были либо приезжие, либо ссыльные. Работала я одно лето там делопроизводителем, но и позже, до конца срока моей ссылки, могла прийти в больницу в любое время, чтобы позвать врача осмотреть на дому больного или умирающего. Никто из персонала в такого рода просьбах не отказывал, а шел просто и охотно. Чувствовалось, так принято. Транспорта в Алма-Ате не было, грузы перевозили на лошадях. Выпросила я лошадь, чтобы отвезти гроб на кладбище. Горожане, в основном, ходили пешком, разве какой казах проедет на осле. Но ночью по городу шла машина - подбирала трупы. Верблюдов я всего видела однажды...

Саровское подворье в Арзамасе находилось внизу на набережной, где теперь строительный магазин. В 1946 году, вернувшись из второго заключения, я жила в Вертьянове в крохотной избушке матушки Амвросии. Церкви поблизости не имели, и все службы Великим Постом отправляли дома. На Сорок мучеников пришла из Арзамаса сестра отца Гедеона Анюта. По окончании часов и вечерни начали петь панихиду. В келье два окошка заплаканных, между ними стол, а по правой стенке две деревянных кровати. В углу много икон, перед ними всегда горела лампадка. И вот Анюта видит, что в переднем углу за кроватью перед иконами отец Гедеон в облачении. Вид у него был такой, как будто стоял под стеклом. Анюта думает: «Сегодня Сорок мучеников, день его пострига». Запели: «Со святыми упокой», она сделала земной поклон. Поднимается, а отец Гедеон уже стоит в мантии. Кончилась панихида, и он сделался невидим. Одновременно со мной в ссылке в Казахстане был саровский иеромонах Маркеллин, о котором я неоднократно упоми- нала ранее. Великим Постом 1932 года он находился в Алма- Ате на пересыльном пункте. Последний раз его видели в этом городе в Великую субботу, а в Пасхальную ночь он был отправлен этапом дальше, где вскоре и скончался.

Саровский монастырь был полностью общежительным: все содержание братии - пищу, одежду поставляла обитель. Одеж да хранилась в рухольне, давалась по мере надобности всем инокам. После смерти инока его одежда опять поступала в рухольню. Рясы и подрясники шили из мухояра - грубой шерстяной ткани ручной выработки. Белье шили из холста, на рясах и подрясниках пришивали круглые оловянные пуговицы. Под воскрылиями пометок уголками пришивали разноцветные кусочки материи - красные, синие, зеленые - «в честь чинов архан- гельских». Четки большею частью носили кожаные - лестовки. Прачечная стояла на реке Саровке, под монастырем. Там жили и стирали пожилые женщины. Никаких других жилых домов, кроме гостиниц, возле монастыря не было. Ко времени разгона возле городища, правда, проживали две старушки: Варвара Алексеевна Кайгородова , она лечила монахов, знала медицину, и с ней княгиня Кугушева - ее предки пожертвовали Сарову земли.

В заключение сообщу давнее предание. Я слышала, что на предварительном обследовании мощей Батюшки Серафима на нем не оказалось финифтяного образа Явления Божией Матери Преподобному Сергию. Образ прислан архиепископом Ан- тонием Воронежским и был положен в гроб старца. Это наводило смущение на некоторых; ту ли могилу вскрыли? Может быть, то была могила схимонаха Марка, она рядом? Потом сомнения рассеялись.

Протоиерей Стефан Ляшевский

Летопись Серафимо- Дивеевского монастыря

Более пятидесяти лет тому назад, т. е. в 1924 году, митрополит Петербургский Серафим (Чичагов) заповедовал мне продолжить его знаменитую Летопись.

Я тогда был молод, все мне казалось возможным, и я с радостью согласился.

Летопись Дивеевскую я уже знал хорошо, бывал в Дивеевском монастыре, много слышал от матушки игумении Александры, надеялся, что скоро гонения прекратятся и тогда можно будет свободно писать, но вдруг у меня мелькнула мысль: «А почему же владыка митрополит сам не хочет ее продолжить?», но владыка, увидев на моем лице мгновенное недоумение, сказал: «Я не доживу до того времени». Действительно, годы шли, гонения только увеличивались, и в 1938 году великий митрополит и священномученик закончил свою жизнь в страшном Лефортовском застенке, откуда никто тогда не выходил.

В течение этих четырнадцати лет я много раз [с ним] встречался, и он мне многое рассказал с тем, чтобы я в свое время поведал всем любящим Дивеев.

И когда я перед своим арестом и концлагерем прощался с моим наставником и благодетелем на праздник Богоявления в 1936 году, в покоях блаженнейшего митрополита Сергия, владыка Серафим плакал многими слезами, обнимая меня и целуя, и еще раз напомнил мне о его завещании и благословил на служение Церкви в будущем.

Владыка знал, что мы больше уже не увидимся, что высказал и митрополит Сергий, повторив несколько раз: «Неужели мы больше никогда не увидимся здесь на земле?» Через два месяца я был арестован с группой духовенства и епископов на юге России, и начался мой крестный путь.

Владыка Серафим был арестован в этот страшный 1936 год и, просидев больше года, был замучен в Лефортовском застенке. Но эту священномученическую кончину задолго до этого предсказал ему сам преподобный Серафим Саровский в видении в Дивееве в 1902 году. Об этом владыка сам мне рассказал в одной из наших бесед, и думаю, что, по смирению своему, он только мне одному и поведал об этом видении. «По окончании Летописи, - сказал владыка, - я сидел в своей комнатке в мезонине в одном из дивеевских корпусов и радовался, что закончен, наконец, труднейший период собирания и написания [ее] по архивным записям современников преп. Серафима.

В этот момент в келию вошел преп. Серафим, и я увидел его как живого. «Понимаешь, - обратился владыка ко мне, - ни на одну секунду у меня не мелькнула мысль, что это видение, так все было просто и реально, но каково же было мое у дивление, когда батюшка Серафим поклонился мне в пояс и сказал: «Спасибо тебе за Летопись. Проси у меня все, что хочешь за нее».

С этими словами он подошел ко мне вплотную и положил свою руку мне на плечо.

Я прижался к нему и говорю: «Батюшка дорогой, мне так радостно сейчас, что я ничего другого не хочу, как только так всегда быть около Вас».

Батюшка Серафим улыбнулся в знак согласия и стал невидим.

«Только тогда я сообразил, что это было видение. Радости моей не было конца», - закончил владыка.

Батюшка Серафим своими словами дал обещание исполнить всякую просьбу, значит, и владыка Серафим будет всегда в Царстве Небесном на тех же высоких сферах с ним вместе. Каким бы ни был владыка Серафим великим святителем, Божиим архиереем, но этого было недостаточно, чтобы быть там, в Царстве Небесном, около преп. Серафима, и он пошел на подвиг священномученичества, чтобы со священномученическим венцом быть там, около преп. Серафима.

Не об этом ли велел передать преп. Серафим через матушку Евпраксию перед своей смертью: «Передай тому архимандриту Серафиму, который будет распорядителем во время моего прославления...»

На мой вопрос владыке, что же именно, владыка ответил: «Об этом буду знать только я».

Владыка Серафим застал в живых некоторых стариц, современниц преп. Серафима, как, например, Ксению Васильевну, бывшую, по батюшкиному назначению, церковницей Рождественских храмов и ближайшей келейницей великой госпожи Дивеевской Елены Васильевны Мантуровой.

В Дивеевском архиве хранилось много записей современников: шестьдесят рукописных и семнадцать печатных. Все это было владыкой тщательно изучено и собрано воедино в его Летописи.

Молитвами священномученика Серафима помоги. Господи, продолжить Летопись, по его завещанию мне. 1978 год. США