О новом Соборе. Новый собор начали строить вскоре после открытия мощей, но не достроили.
Средства на постройку пожертвовал москвич Федор Васильевич Долгинцев. Он будто бы участвовал в каком-то розыг- рыше и пообещал, что если выиграет, то отдаст эти деньги на постройку собора. Так и произошло.
В Дивееве существовало предание: Батюшка Серафим благословил поставить собор у Канавки на одной линии с Троиц- ким Собором. Но там впоследствии Иван Тихонов, гонитель Дивеевских сестер, успел поставить деревянный храм Тихвинской иконы Божией Матери. Причем построил он его из матери- ала, приготовленного на постройку Троицкого Собора. Нижний этаж Тихвинского храма был низкий, выполнен в камне; в восточной его части был небольшой предел в память Иконы Божией Матери "Утоли моя печали". При храме в особых кельях жили сестры-церковницы. На втором этаже - трехпрестоль- ный деревянный храм во имя Тихвинской иконы Божией Матери, с пределами Архангела Михаила и Всех святых. Над папер- тью помещались хоры.
Храм был тесен и душен, в нем обыкновенно служили в зимнее время. А когда переходили в летний собор, там бывала лишь ранняя Литургия. После разгона в Тихвинском храме устроили паровую мельницу, постройка сгорела осенью 1928 года. Новый собор строить на месте Тихвинского храма настаивал митрополит Серафим Чичагов. Но мать Игумения Александра не пожелала ломать зимний храм. И решено было заложить собор вне Канавки. Это и явилось причиной разрыва между Игуменией и преосвященным Серафимом. Назначили тор- жественную закладку.
Покойная матушка Игумения Мария ничего не делала, никуда не ездила без благословения блаженной Прасковьи Ивановны. Игумения же Александра не следовала ее примеру. Уже шло торжественное молебствие на месте закладки, когда к Прасковье Ивановне приехала тетушка Игумения Елизавета Ивановна. Она была старенькая и глухая. Вот и говорит послушнице Дуне:
- Я буду спрашивать блаженную, а ты пересказывай, что она будет отвечать, а то я не слышу. - Мамашенька, нам собор жертвуют. Прасковья Ивановна ответила: «Собор то, собор, а я усмотрела: черемуха по углам собора-то выросла. Как бы не завалили и собор-то».
- Что она говорит? Дуня решила так: «Собор уже закладывают, так что без толку теперь говорить». И ответила:
- Благословляет. Собор так и остался недостроенным. За последние годы несколько раз собирались его взорвать, но не разрешили - могли повредить окружающим постройкам.
Техником-строителем собора был Александр Александрович Румянцев. В 20-х годах он переехал в Англию. Расписывали собор сестры монастырской иконописной мастерской под руководством художника Парилова. Уже был готов, но только не поставлен иконостас. И в это время вдруг спохватились, что забыли устроить отопление. Это оттянуло на год освящение, а когда кончили, освящать было уже поздно, война началась.
Собор хотели освятить во имя иконы Божией Матери «Умиление» и Преподобного Серафима. Говорили, что блаженная Ксения Степановна ночью приходила на место закладки и поневежничала.
Об изображении Преподобного на иконах. Многие спрашивают: почему в Дивееве писали Преподобного Серафима не так, как оно сохранилось на старинных изображениях его времени? Дело в том, что в Сарове в покоях отца Игумена сохранялся портрет Преподобного более раннего возраста. Святой изоб- ражен на сером фоне, в овале. Снимок с него помещен в «Летописи...» Чичагова. Писал старца художник Серебряков. Препо- добный на нем изображен молодым, несогбенным. Портрет этот на другой день изъятия мощей послушник Борис принес рано утром в Дивеево и поместил сначала в нашей келье, а потом отдал блаженной Марии Ивановне. Где он сейчас, точно не известно.
С этого портрета, видимо, и писались иконы после открытия мощей.
В последние дни перед разгоном я вдруг неожиданно увидела на своей кровати большую тетрадь. Это была сшитая ру- копись Мотовилова, и далее красивым четким почерком - расшифровка.
Рукопись была написана страшно неразборчивым почерком, одни волнистые линии, наподобие стенографической за- писи. Из приложенной расшифровки я поняла, что уже в мотовиловское время многие стали неправильно изображать кончи- ну Преподобного. Изображали его стоящим, а иногда даже и лежащим у аналоя в пустой келье. Кроме того, неправильно в углу ставят икону Божией Матери «Умиление». В действительности же было не так. Преподобный стоял на коленях у аналоя, а не лежал. Иконы были расположены в следующем порядке:в углу образ Нерукотворенного Спаса, направо рядом большой образ Царицы Небесной, а еще правей, с краю, образ Умиления Божией Матери, перед ним круглый подсвечник-поднос с множеством горящих свечей.
В тетрадке был даже рисунок Мотовилова с надписью: «Я хоть и плохой художник, а все-таки попытаюсь изобразить». Говорилось еще, что келья всегда была завалена мешками с сухарями, холстами, свертками свечей, так что к иконам оставался лишь узкий проход. Пожар-то и начался с того, что заго- релись все эти вещи.
Я отдала тогда же тетрадь матушке Игумении. Дуня Булатова, жившая в келье с Агашей Купцовой, мне говорила. Агаша была из рода Мелюковых, то есть родственница Елены Ивановны Мотовиловой. Раз Дуня выпросила у нее одну тетрадь Мотовилова. Там было сшито все подряд: хозяйственные счета, деловые бумаги и т.д. Но все же она сумела там разыскать и духовное. Мотовилов пишет, что Препо- добный ему много говорил о будущем России. И он было сел и хотел записать, но Ангел остановил его руку, сказав: "Не пиши, а передавай устно".
Там еще было написано, что Преподобный говорил, что смерть его будет подобна смерти семи отроков Ефесских. Эту рукопись у Агаши выпросил один человек, назвавшийся царским фотографом. Обещал напечатать.
В рукописи еще было написано:
"Не то диво, что не дошло за 100 саженей до моей хижины, а то диво, что моя смерть будет подобно смерти отроков Ефесских, 300 лет спавших в пещере. Как они восстали во уверение Всеобщего Воскресения, так и я восстану перед последним концом и возлягу в Дивееве. Дивеево будет называться не по селу Дивеево, а по всемирному Диву".
Как блаженная Наталия Ивановна провожала Правду. Я много раз слышала еще в монастыре, что блаженная Наташенька перед смертью в 1900 году проводила со звоном Правду на небо. Но как это было, точнее ничего не могла узнать. В 50-х годах мне пришлось встретиться с одной женщиной из деревни Князь-Иваново. Она-то мне и рассказывала, что это происходило при ней в какой-то большой летний праздник, кажется, на Троицу.
В то время колокольни в монастыре еще не было, а колокола помещались в конце Канавки на деревянном помосте. Пустынька Наталии Ивановны находилась рядом с хлебным кор- пусом, и она всегда звонила к полунощнице. А тут она неожиданно подняла звон во время обедни. Все выскочили из церкви узнать, что случилось. Вышла и покойная мать Игумения Мария. Все направились к звоннице. Матушка Игумения обрати- лась к блаженной и спросила, почему она так звонит. Та ответила:
- Правду на небо провожаю. Правды на земле больше нет! - Ну, больше так не делай, - сказала Игумения. - Больше не буду, - ответила блаженная и развела руками. В тот же год она скончалась.
Часы. В последнюю зиму перед разгоном у нас два раза ни с того, ни с сего начинали звонить часы: раз днем, а другой раз ночью. Так долго, что все мы даже выходили слушать. В мирное время часы отбивали: «Пресвятая Богородице, спаси нас», потом были испорчены и молчали. В ту же зиму в Сарове у иеромонаха Гедеона был случай с будильником. Показывал все нормально, и вдруг стрелка повернула обратно, отошла на час назад и опять пошла как положено.
Когда я была у Марии Ивановны под новый 1927 год, я спросила об этом блаженную; «Что это значит?» Она ответила: «Часы, они вещие. Они правды ищут, а правды на земле уже нет».
О Петергофе. Вскоре после открытия мощей Преподобного Серафима возникло Дивеевское подворье в Петергофе. Оно помещалось на полпути между Петергофским дворцом и собственной дачей императорской фамилии.
На подворье жило 80 сестер. Старшей была сначала монахиня Агния, а затем сестра матушки Игумений монахиня Феофания Траковская. На подворье стояли 2 церкви, иконописная мастерская, просфорня. Имелся превосходный хор.
Государыня с дочерьми часто посещала наше подворье. Рассказывала мне Матроша: ее привезли туда в 1913 году. В следующее лето Государыня приезжала на подворье 11 раз. Приезжала одна или с кем-нибудь из дочерей, но ни разу не привозила наследника, хотя сестры ее раз об этом даже просили, но она ответила, что им распоряжаться не может. Иногда она заранее заказывала обедню без звона. Иногда привозила кого- нибудь из свиты. Сестры провожали ее всегда, окруживши гурьбой. Когда Матрошу еще с одной сестрой привезли в Петер- гоф, Государыня сказала: «У вас есть новенькие». На Пасху она присылала всем сестрам по прекрасному фарфоровому яйцу. С подворья был прямой телефонный провод во дворец, а из церкви был провод в жилой корпус. Война 1914 года началась утром 19 июля, в день памяти Преподобного Серафима. Государыня с княжнами была накануне у всенощной и у обедни. Отошла обедня, только проводили гостей, вдруг звонят из церкви: «Государь в церкви». Он приехал в защитной форме простого солдата и дежурившая в церкви сестра узнала его только потому, что Он вошел вперед Государыни. Все сестры вско- чили, на ходу надевая ряски и камилавки. И бегом в церковь. Государь стоял у иконы Преподобного Серафима. Прибежал и батюшка. Запели; «Спаси, Господи, люди Твоя...» Откуда ни возьмись церковь наполнилась толпой народа. Так что когда стали выходить получилась давка. Государыня все говорила: « Тише, тише, не раздавите детей». Дело в том, что в связи с началом войны объявили эвакуацию всего побережья, и взволнованный народ хотел видеть Государя. Когда батюшка сводил Государя с паперти Государь сказал:
- Простите меня, мне хотелось приехать сегодня к обедне, но вот, видите, война.
Эвакуацию побережья отменили. Сестры жили на подворье до лета 1917 года. Шили шелковые рубашки офицерам. Для образца была прислана из дворца красная шелковая рубашка Государя.
Говорили еще, что сестры видели, когда прибежали в церковь, что Государь очень плакал перед образом Преподобного Серафима.
Сестры жили в Петергофе под особым покровительством царской семьи. С наступлением революции 1917 года на подворье начали забираться пьяные солдаты. Другие пытались там прятаться. Стало крайне неспокойно, и решено было бросить все и перебраться в монастырь.
На подворье в Петергофе вспоследствии жили сестры общины архимандрита Гурия Егорова, впоследствии митрополи- та, возобновителя Троице-Сергиевой Лавры.
Об открытии мощей. С кончины Батюшки Серафима Саровского до открытия его мощей прошло 70 лет. Память о нем никогда не забывалась, терпеливо ждали обещанного открытия святых мощей. Рассказывали мне старые монахини, что до самого открытия мощей 2 января (день кончины Батюшки Серафима) всегда в Сарове пекли блины, и для этого в Саров ез- дили из Дивеева наши сестры. Мать Амвросия рассказывала мне, что она молодая ездила в Саров мазать блины. Блинами кормили всех паломников. В конце 19-го столетия начал ездить в Саров будущий митрополит Серафим, тогда еще блестящий гвардейский полков- ник Леонид Чичагов.
Рассказывала мне послушница блаженной Прасковьи Ивановны Дуня, что когда Чичагов приехал в первый раз, Праско- вья Ивановна встретила его, посмотрела из-под рукава и говорит:
- А рукава-то ведь поповские. Тут же вскоре он принял священство. Прасковья Ивановна настойчиво говорила ему:
- Подавай прошение Государю, чтобы нам мощи открывали. Чичагов стал собирать материалы, написал «Летопись» и поднес ее Государю. Когда Государь ее прочитал, он возгорелся желанием открыть мощи.
Все это Чичагов описал во второй части «Летописи». Там были изложены подробности всех событий перед открытием мощей и описано само открытие. Все то, что нельзя было напечатать в старое время.
Эта рукопись пропала при аресте в 1937-м. Рассказывали мне те, кому Митрополит лично читал эту рукопись, что перед прославлением Преподобного в Синоде была большая смута. Государь настаивал, но почти весь Синод был против. Поддерживали его только митрополит (впоследствии) Кирилл, да обер-прокурор Синода Владимир Карлович Саблер. Отговорка: «Куда и зачем ехать в лес, нашлись только кости».
Евдокия Ивановна, послушница Дуня, рассказывала мне, что в это время блаженная Прасковья Ивановна 15 дней постилась, ничего не ела, так что не могла даже ходить, а ползала на четвереньках. И вот как-то вечером пришел Чичагов, тогда еще архимандрит Спаса-Евфимиевского монастыря в Суздале. - Мамашенька, отказывают нам открыть мощи. Прасковья Ивановна ответила:
- Бери меня под руку, идем на волю. С одной стороны блаженную подхватила ее келейница мать Серафима, с другой архимандрит Серафим.
- Бери железку (лопату). Спустились с крыльца. - Копай направо, вот они и мощи. Обследование останков Преподобного Серафима было в ночь на 12 января 1903 года. В это время в селе Ламасово, в 12 верстах от Сарова, увидели зарево над Саровом. И крестьяне побежали на пожар. Приходят и спрашивают:
- Где у вас был пожар? Мы видели зарево. - Нигде пожара не было, - им отвечают. Позже один монах тихонько сказал: "Сегодня ночью комиссия вскрывала останки Батюшки Серафима." От Батюшки Серафима уцелели лишь косточки, вот и смущался Синод:
- Ехать в лес, мощей нетленных нет, а лишь кости. На это одна из бывших еще в живых стариц Преподобного сказала:
- Мы кланяемся не костям, а чудесам. Говорили сестры, будто бы Преподобный и сам явился Государю, после чего тот уже своей властью настоял на открытии мощей.
Чудес, действительно, являлось много и до и после открытия мощей.
Открытие мощей Преподобного Батюшки Серафима состоялось 19 июля 1903 года. Тогда Казанской железной дороги еще не было, ездили через Нижний Новгород. Царский поезд вел начальник дистан- ции Борис Николаевич Веденисов. Была устроена временная станция против села Выездного в лугах, на переезде возле мельницы. Надо было срочно устроить грунтовую дорогу до Саро- ва. Никто в такое короткое время не брался этого сделать. Вызвался Б. Н. Веденисов, и Преподобный, со слов Бориса Нико- лаевича, сам ему помог.
Сделали все очень просто. Время стояло жаркое. Дорогу вспахивали плугами, затем поливали водой из бочек и укатывали катками, которыми укатывают поле. Дорога получилась гладкая и твердая как асфальт. Замечу, кстати, что перед смертью в 1950 году Б. Н. Веденисов на моих глазах получил исцеле- ние от кусочка мантии Преподобного Серафима.
Когда Государь входил в Саровский собор, народ стоял по сторонам стеной и одну беременную женщину так сдавили, что она тут же родила мальчика прямо на ковер, почти под ноги Государя. Едва успели убрать. Государь узнал об этом случае и велел записать себя крестным новорожденному.
На открытие мощей в Саров поехала почти вся царская фамилия. Крестьяне празднично разодетые встречали их по селам и по дорогам, стоя плотными рядами.
В селе Пузе Государь велел остановиться и подозвал к себе празднично разодетых маленьких девочек. Все они были одеты в красные сарафаны (кумачники), разноцветные фартуки и шелковые, " разливные" платки. Одна из них, Дуня, до сих пор жива. Ей тогда было 6 лет.
Приехали в Саров 17 или 18 июля (не знаю точно). Великие князья тут же поехали в Дивеево к блаженной Прасковье Ивановне. Они ей привезли шелковое платье и капор, в которые тут же и нарядили.
В то время в царской семье было уже 4 дочери, но мальчика наследника не было. Ехали к Преподобному молиться о даровании наследника. Прасковья Ивановна имела обычай все показывать на куклах, и тут она заранее приготовила куклу- мальчика, настелила ему мягко и высоко платками и уложила: «Тише, тише, он спит...» Повела им показывать: «Это ваш». Великие князья в восторге подняли блаженную на руки и начали качать, а она только смеялась. Все, что она говорила, передали по телефону Государю, но сам Государь приехал из Сарова только 20 июля. Евдокия Ивановна рассказывала, что келейница Прасковьи Ивановны матушка Серафима собралась в Саров на открытие, но вдруг сломала ногу. Прасковья Ивановна ее исцелила. Им было объяв- лено, что как встретят Государя в игуменском корпусе, пропоют духовный концерт. Он усадит свиту завтракать, а Сам приедет к ним.
Вернулись Матушка Серафима с Дуней со встречи, а Прасковья Ивановна ничего не дает убрать. На столе сковорода кар- тошки и холодный самовар. Пока с ней воевали, слышат в дверях:
- Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. - Государь, а с ним Государыня.
Уже при них стелили ковер, убирали стол, сразу принесли горячий самовар. Все вышли, оставили одних, но Они не могли понять, что говорит блаженная, и вскоре Государь вышел и сказал:
- Старшая при ней, войдите. Когда стали прощаться, вошли архимандрит Серафим Чичагов и келейные сестры.
Прасковья Ивановна открыла комод. Вынула новую скатерть, расстелила на столе, стала класть гостинцы: холст льняной своей работы (она сама пряла нитки), нецелую голову сахара, крашеных яиц, еще сахара кусками. Все это она завязала в узел очень крепко, несколькими узлами, и когда завязывала, от усилия даже приседала и дала Государю в руки:
- Государь, неси сам, - и протянула руку, - а нам дай денежку, нам надо избушку строить (новый собор). У Государя денег с собой не было, тут же послали. Принесли, и Государь дал ей кошелек золота. Этот кошелек сразу же передали матери Игумении.
Прощались, целовались рука в руку. Государь и Государыня обещались опять скоро приехать открывать мощи матушки Александры, потому что она являлась во дворце и творила там чудеса.
Когда Государь уходил, то сказал, что Прасковья Ивановна единственная истинная раба Божия. Все и везде принимали его как Царя, а она одна приняла его как простого человека. От Прасковьи Ивановны поехали к Елене Ивановне Мотовиловой. Государю было известно, что она хранила переданное ей Н. А. Мотовиловым письмо, написанное Преподобным Серафимом и адресованное Государю Императору Николаю II. Это письмо Преподобный Серафим написал, запечатал мягким хлебом, передал Николаю Александровичу Мотовилову со словами:
- Ты не доживешь, а жена твоя доживет, когда в Дивеево приедет вся царская фамилия, и Царь придет к ней. Пусть она Ему передаст.
Мне рассказывала Наталия Леонидовна Чичагова (дочь владыки), что когда Государь принял письмо, с благоговением положил его в грудной карман, сказав, что будет читать письмо после.
А Елена Ивановна сделалась в духе и долго, 1,5 или 2 часа им говорила, а что, сама после не помнила. Елена Ивановна скончалась 27 декабря 1910 года. Она была тайно пострижена. Когда Государь прочитал письмо, уже вернувшись в игу менский корпус. Он горько заплакал. Придворные утешали его, говоря, что хотя Батюшка Серафим и святой, но может ошибаться, но Государь плакал безутешно. Содержание письма осталось никому неизвестно.
В тот же день, 20 июля, к вечеру все уехали из Дивеева. После этого со всеми серьезными вопросами Государь обращался к Прасковье Ивановне, посылал к ней великих князей. Евдокия Ивановна говорила, что не успевал один уехать, другой приезжал. После смерти келейницы Прасковьи Ивановны матушки Серафимы спрашивали все через Евдокию Ивановну. Она передавала, что Прасковья Ивановна сказала:
- Государь, сойди с престола сам! Блаженная умерла в августе 1915 года. Перед смертью она все клала земные поклоны перед портретом Государя. Когда она уже была не в силах, то ее опускали и поднимали келейницы.
- Что ты, мамашенька, так на Государя-то молишься? - Глупые, он выше всех царей будет. Было два портрета царских: вдвоем с Государыней и он один. Но она кланялась тому портрету, где он был один. Еще она говорила про Государя:
- Не знай преподобный, не знай мученик! В эти годы многие приезжали в Саров и в Дивеево. Приезжал и Распутин со свитой - молодыми фрейлинами. Сам он не решился войти к Прасковье Ивановне и простоял на крыльце, а когда фрейлины вошли, то Прасковья Ивановна бросилась за ними с палкой, ругаясь: «Жеребца вам стоялого». Они только каблуками застучали.
Приезжала и Вырубова. Но тут, боясь, что Прасковья Ивановна опять что-нибудь выкинет, послали узнать, что она дела- ет. Прасковья Ивановна сидела и связывала поясом три палки (у нее было три палки, одна называлась «тросточка», другая «буланка», третья не помню как) со словами:
- Ивановна, Ивановна (так она сама себя называла), а как будешь бить? - Да по рылу, по рылу! Она весь дворец перевернула!
Важную фрейлину не допустили, сказав, что Прасковья Ивановна в дурном настроении.
Незадолго до своей смерти Прасковья Ивановна сняла портрет Государя и поцеловала в ножки со словами: - Миленький уже при конце, Разгон обители. 31 декабря 1926 года в канун нового года перед всенощной я была у блаженной Марии Ивановны. Она послала меня:
- Посмотри, какой новый месяц народился, крутой или пологий? Я пошла и, вернувшись, сказала, какой месяц. - Старушки умирать будут, - сказала блаженная. И, правда, с 1 января две недели все время были покойницы, даже не по одной в день.
А потом блаженная стала говорить: - Какой год наступает, какой тяжелый год. Уже Илья и Енох по земле ходят...
Говорила об этом очень много, так что даже задержала меня до половины всенощной. В воскресенье недели мытаря и фарисея приехали изверги разгонять Саров. Это длилось до 4 недели Великого Поста. У мощей гробным стоял в течение многих лет иеромонах Маркеллин. Управляющий Тамбовской епархией архиепископ Зиновий находился в это время в Дивееве. Он вызвал отца Маркеллина и приказал ему взять мощи и скрыться с ними на Кав- казе. Но тот отказался, сказав, что он, стоя столько лет у святых мощей, столько видел от них чудес, что уверен, что Препо- добный и сейчас сам не дастся.
За это отец Маркеллин был отставлен и на его место поставили иеромонаха Киприана.
Выгонять монахов было трудно. У них почти у всех были отдельные келий с отдельными выходами, имелось по нескольку ключей. Сегодня выгонят монаха, а назавтра он опять придет и запрется. Служба в церквах еще шла. Наконец в понедельник Крестопоклонной недели приехало много начальства. Сгребли все святыни: Чудотворную икону Живоносного Источника; гроб-колоду, в котором лежал 70 лет в земле Батюшка Серафим; кипарисовый гроб, в котором находились мощи и другое. Все это сложили между царскими покоями и северным входом Успенского собора, устроили костер, зажгли. Послушник Борис сумел сфотографировать, он приносил нам показать снимок этого костра. Мощи же Батюшки Серафима, то есть его косточки, как они были облачены в мантию и одежды, все это свернули вместе и вложили в синий просфорный ящик. Ящик запечатали, а сами разделились на 4 партии, сели на несколько саней и поехали в разные стороны, желая скрыть, куда они везут мощи. Ящик со святыми мощами повезли на Арзамас через село Онучино, где и остановились ночевать и кормить лошадей. Однако, как ни хотели скрыть концы, но когда тройка со святыми мощами въехала в село Кременки, там на колокольне ударили в набат.
Мощи везли прямо в Москву. Там их принимала научная комиссия. К этой комиссии сумел присоединиться священник Владимир Богданов. Когда вскрыли ящик, то по свидетельству отца Владимира, мощей в нем не оказалось. Я слышала это от его духовных детей. Это же говорил и покойный владыка Афанасий, бывший после в ссылке вместе с отцом Владимиром в Котласе.
Говорили, что, приехав на ночлег, кощунники ящик со святыми мощами заперли в амбаре, а ключи взяли себе. Но сами сильно выпили.
После этого служба в Сарове прекратилась и монахи разошлись кто куда. В те дни отец Маркеллин приходил к нам в корпус. Он не мог себе простить, что ослушался владыки и доходил до нервного расстройства. В 31-32-м годах он был арестован и послан в Алма-Ату. Пробыл там на пересыльном пункте Великий Пост 1932 года, а в Великую субботу был отправлен этапом дальше, где вскоре и скончался.
На 4 неделе Великого Поста разогнали Саров, а после Пасхи явились к нам.
Начались обыски по всему монастырю, по всем корпусам. Описывали казенные вещи и проверяли все наши вещи. Была весна, все цвело, но мы ничего не видели. В эти тяжелые дни пошла я к блаженной Марии Ивановне. Она сидела спокойная и безмятежная:
- Мария Ивановна, поживем ли мы еще спокойно? - Поживем. - Сколько? - Три месяца! Начальство уехало. Все как будто бы пошло опять своим чередом. Прожили мы ровно три месяца и под Рождество Пресвятой Богородицы 7/20 сентября 1927 года нам предложили уйти из монастыря. Все это лето монастырская жизнь днем проходила как будто бы своим обычным порядком, но как только начиналась ночь, откуда-то прилетали совы, садились на крыши корпусов и весь монастырь наполняли своим зловещим кри- ком. И так было каждую ночь. Как только объявили разгон, совы сразу куда-то делись.
В то время жили у нас в ссылке двое владык: архиепископ Зиновий Тамбовский и епископ Серафим Дмитровский. В самый праздник Рождества Богородицы владыка Зиновий служил обедню в храме Рождества Богородицы. Певчие запели стихиру «Днесь, иже на разумных престолех почиваяй Бог...», и не смогли дальше петь. Все заплакали, и вся церковь плакала. Владыка Серафим служил обедню в Соборе. После обедни он произнес проповедь, а в ней такие слова: сейчас каждому из нас поднесена чаша, но кто как ее примет. Кто только к губам поднесет, кто отопьет четверть, кто половину, а кто и всю до дна выпьет. Также он говорил, что в монастыре все мы горели одной большой свечой, а теперь разделяемся каждая своей отдельной свечечкой.
В следующую ночь оба владыки, матушка Игумения, благочинные и некоторые старшие сестры были арестованы и от- правлены в Нижний Новгород, а оттуда в Москву, где их освободили и предложили выбрать место жительства. После этого до самого Воздвижения служба в храмах еще продолжалась. Последняя служба была на Воздвижение, всенощная и обедня, в храме Всех скорбящих Радосте.
После обедни певчие запели, как обычно в Прощенное воскресенье, «Плач Адама». Все сестры прощались. Вся церковь плакала.
В Сарове монахи ушли в понедельник 4 недели Поста, а мы на другой день Воздвижения. Тем и другим предстояло нести тяжкий крест.
После разгона. С Воздвиженья сестры сразу не разъехались, а поселились в Дивееве, Вертьянове и окрестных селах. В Казанской церкви, построенной матушкой Александрой, было два священника, и всегда велась ежедневная служба: заутреня, а затем обедня. Одинаково и в будни и в праздники. За обедней всегда было очень длинное поминовение. Дьякон поминал целый час на амвоне покойников. Настоятелем в то время был отец Павел Перуанский. Умер он на Пасху 1938 года в арзамасской тюрьме митрофорным протоиереем. Говорили, что его вызвали незадолго до ареста и спросили:
- Ты пастырь или наемник? Он ответил: - Я пастырь. Вторым священником был отец Симеон. Он происходил из мастеровых и в 30-х годах по слабости человеческой снял с себя сан и стал работать на военном заводе в Вятке. Во время войны умер у станка.
Рассказывали мужики, что как-то раз приезжал он в Дивеево. В Арзамасе просился сесть на попутную машину, его узна- ли и предложили ехать в кабине. Но он отказался, а лег в кузов и всю дорогу проплакал.
Дьяконом был отец Михаил Лилов. У него было много детей, жил в бедности. Вот и он надумал снять сан, но было ему видение - явилась первоначальница Дивеевской обители матушка Александра. Я помню, как он читал в Великую среду Евангелие на Литургии и прерывался от слез. Скончался одновременно с отцом Павлом в арзамасской тюрьме. После разгона монастыря монашенки, жившие еще в пределах обители, ежедневно ходили в Казанскую церковь. Певчие пели и читали на клиросе. В церкви был свой большой слаженный хор. По просьбе прихожан и по благословению Игуме- нии в последние годы перед разгоном и впоследствии до закрытия храма в 1937 году хором управляла наша монашенка, бывшая петергофская регентша Агафья Романовна Уварова. У нее был твердый характер, так что даже мужики ее боялись. На монастырские праздники служились всенощные. В Казанском храме и отпевали умерших сестер.
Так прожили зиму, к весне многие сестры стали разъезжаться по родным. У некоторых по дороге все отбирали, и приезжали они к родным в том, что на них было.
Чувствуя близкий разгон обители большинство сестер заранее запаслись квартирами, а мы, несколько человек новень- ких, жили одним днем и при разгоне деваться нам было некуда. Сняли мы какую-то худую избушку в Верьянове, с провалившимся полом, полную блох. Так жить было нельзя. В селе Ели- зарьеве, в 7 верстах по направлению к Арзамасу, поселился у своего брата отца Иакова наш монастырский священник отец Михаил. Они нашли нам квартиру в Елизарьеве, и мы туда перебрались на зиму.
Блаженная Мария Ивановна. Блаженная Мария Ивановна была родом тамбовская. При жизни старицы Прасковьи Ивановны ходила оборванная, грязная, ночевала под Осиновским мостом. Настоящее отчество ее было Захаровна, а не Ивановна. Мы спрашивали, почему же она Ивановной называется? Ответила:
- Это мы все блаженные Ивановны по Иоанну Предтече. Также и блаженная Наталия Димитровна называлась Наталией Ивановной.
Когда перед смертью блаженной Прасковьи Ивановны Мария Ивановна пришла к ней проситься остаться в монастыре, та ей ответила:
- Только на мое кресло не садись. Но ее все-таки сначала поместили в келье Прасковьи Ивановны. Блаженная Мария очень много и быстро говорила и складно так, даже стихами. Но сильно ругалась, особенно после 1917 года. Келья эта была у самых входных ворот, и при- шлось блаженную перевести вглубь монастыря, в богодельню, где она и прожила до разгона обители.
Рассказывала жившая с нею в то время сестра бывшей келейницы Прасковьи Ивановны Дуня.
- Мария Ивановна так ругалась, так ругалась, сил нету. Уж мы даже на улицу бегали. Раз я ее спрашиваю:
- Мария Ивановна, почему ты так ругаешься? Мамашенька ведь Прасковья Ивановна так не ругалась.
- Хорошо ей было блажить при Николае, а поблажи-ка при советской власти!
Сначала она ходила по монастырю, любила блаженного дурачка Онисима. Называла его своим женихом, ходила с ним под ручки, а потом у нее отнялись ноги, и она либо сидела, либо лежала на постели.
Это была высокой жизни прозорливица. Народ приходил и приезжал к ней отовсюду. Многим она открывала всю жизнь. У нее бывал и очень почитал ее епископ Варнава (Беляев), викарий Нижегородской епархии. По его благословению для нее к разгону монастыря была построена келья в селе Пузе, в 18 верстах по направлению к Арзамасу. Туда же ее сразу после разгона монастыря и отвезли и от всех закрыли. Мне пришлось быть у нее во время разгона. Стала ее спрашивать, как и что. Она много мне говорила. Описывала крестный ход.
- Вот идут с фонарями, с иконами по грязи (во время разгона была страшная грязь) до Ардатова и обратно вернутся, как с крестным ходом (вот сколько десятилетий с крестным ходом ходим!).
Описывала избу худую на краю Вертьянова битком набитую. Спрашиваю: «Хорошо там?» - «Нет, плохо» (может быть тюрьма?). Больше ничего не помню.
В Пузе Мария Ивановна пробыла месяца 2-3. Когда Игумения поселилась в Муроме, к ней с отчетами явились все старшие. Явилась и мать Дорофея, келейница блаженной Марии Ивановны:
- Зачем ты Марию Ивановну в мир отдала? Бери обратно. Та поехала к ней в Пузу: «Мария Ивановна, поедешь со мной?» «Поеду.»
Сразу ее положили на воз, закрыли ватным красным одеялом и привезли в Елизарьево. Куда там ее девать? Пошли за советом к отцу Михаилу с отцом Иаковом, а те говорят: «Везите ее к девчатам» (к нам с Тоней). К нам ее и привезли неожиданно.
У нас она пробыла несколько дней, пока нашли квартиру и протопили - была зима. Там она и прожила зиму. Весной перевезли в Дивеево, сначала к немым (жили двое брат и сестра глухонемые), оттуда к Шаталиным. А вЗО-м году, весной, перевезли блаженную на хутор возле Починок и, наконец, в Череватово, где она и скончалась в 1931 году 26 августа, в ночь на праздник Владимирской иконы Божией Матери. В ту ночь была страшная гроза. На Череватовском кладбище она и похоронена.
Мы жили с Тоней (скончалась монахиней Серафимой в Покровском монастыре в Киеве) и часто к ней ходили. Она когда ругалась, а когда вдруг ласково скажет: «Вот мои котятки пришли».
Много она при мне говорила и мне всю жизнь сказывала, и другим при мне.
Раз как-то Тоня и говорит:
- Ты все говоришь, Мария Ивановна, монастырь! - Не будет монастыря! - Будет! Будет! Будет! И так застучала изо всех сил рукой по столу. Она бы разбила себе руку, не подложи мы на стол подушку, чтобы не так было больно.
Всем сестрам (теперь в живых нет ни одной) она назначала в монастыре послушания; кому сено сгребать, кому Канавку чистить, кому что, а мне никогда ничего не говорила. Я как-то расстроилась и скажи ей:
- Мария Ивановна, а я доживу до монастыря? -Доживешь,- ответила она тихо и крепко сжала мне руку, даже больно придавила к столику.
Перед смертью Мария Ивановна всем близким к ней сестрам сказывала, сколько они по ней прочитают кафизм до 40-го дня. Все это исполнилось в точности. А мне сказала, когда я была у нее в последний раз в октябре 1930 года:
- А ты по мне ни одной кафизмы не прочитаешь. И, действительно, ничего не прочитала. Вспомнила о ее словах уже в 40-й день, когда было поздно.
Бойцовы. При Дивееве жили муж и жена Бойцовы по благословению старца Оптинской пустыни отца Иосифа (или отца Анатолия). Василий Михайлович Бойцов был старообрядцем, начетчиком, жил в Петрограде. Раз он шел по Петербургу и увидел, как по Невскому проспекту едет отец Иоанн Кронштадтс- кий весь в сиянии. Это видение привело Василия Михайловича в лоно Православной Церкви. Он был большой молитвенник. Жена его Александра Константиновна скончалась 27 января 1929 года и похоронена на дивеевском кладбище, а его в 1931 году взяли в Дивееве вместе с нашими сестрами. Он радовался, что попал в тюрьму вместе с дивеевскими. Год он просидел в Горьковской тюрьме, откуда его отправили в ссылку в Архангельск. Переходя по льду через Белое море, он поскользнулся и сломал ногу. Умер в больнице в Архангельске.
Говорила мне одна сестра, что Бойцов рассказывал: одному человеку было видение, может быть, ему самому. Слышит, спрашивают: "Сколько человек вернется в Дивеево? Триста?" - "Нет" - "Тридцать"? - "Нет" - "Три человека". Крест Чудотворный. После разгона монастыря многие иконы были сложены в верхнем Рождественском храме. Крест-распятие был очень большого размера и, очевидно, не проходил в дверь небольшого храма. Вот и вздумали отпилить одну ручку Спасителя с частью креста, чтобы легче пронести в помещение. В трапезном храме Александра Невского в то время уже устроили клуб. Пошло оттуда несколько человек в четверг или утром в пятницу на Страстной неделе за крестом. Поднялись наверх по лестнице на паперть и видят стоит там распятие, а из надпиленного места видны следы текшей и запекшейся крови. Следы крови были и на полу, куда она стекала.
Сразу стало всем известно. Помню, выходим мы в Великую Пятницу от вечерни, а мужики становятся друг другу на плечи, чтобы заглянуть в окно верхней паперти. Говорили, что этот крест считался чудотворным в монастыре. Он должен быть ставлен на горнем месте в соборе, но оказался мал и долгое время стоял в живописной. А в последнее время его поставили спра- ва в соборе.
В тюрьме. Зимой 1937 года нас очень много сидело в арзамасской тюрьме. Дело в том, что после разгона монастыря, по словам начальника милиции Андреева, в Арзамасе жило 2000 монашек: из двух арзамасских монастырей, Николаевского и Алексеевского; почти все понетаевские во главе с Игуменией. Много поселилось и дивеевских и из других окрестных монастырей. Некоторые устроились на работу, кто замуж вышел. Несколько сот душ попало в тюрьму. Там были и не только из городских монастырей, но и из Дивеева, со всех окрестностей. И вот одна сидевшая в тюрьме монашенка видит сон: Преподобный Серафим ведет по двору двух монашек со словами: «Я своих любимцев в тюрьму веду». Просыпается, глядит в окно, а по двору тюрьмы идут наши сестры Паша и Маша. Точно также Вера Леонидовна Чичагова в это же приблизительно время видела сон: за столом сидят монашенки, а Ца- рица Небесная указывает, которых из них брать в тюрьму. Сестра Агаша.В 1946 году 9 ноября, на праздник иконы Царицы Небесной Скоропослушницы, скончалась на своей родине в селе Хрипунове наша рясофорная сестра Агаша Купцо- ва. Как я уже говорила, она была родом из Мелюковых (родственница Елены Ивановны Мотовиловой). Пришла Агаша в монастырь уже невестой. У нее был красивый сильный голос, но она была малограмотна и не обладала тонким слухом. Стояла на правом клирисе, пела альтом, читала и канонаршила, но все это ей доставалось с большим трудом. После разгона монастыря она сначала жила в Дивееве, пела и читала в Казанской церкви, а как уже стало невозможно, переселилась на свою родину в село Хрипуново. Там продолжала читать и петь в своей Церкви, а по закрытии церкви справляла все по домам. Жили они вдвоем со своей землячкой Ксеньюшкой.
У них стояла большая икона Царицы Небесной Скоропослушницы, перед которой читалась почти неусыпаемая Псал- тирь. Они всегда молились. Осенью 1945 года сестру Агашу разбил паралич, в таком состоянии она пробыла 40 дней. Но все время молилась и пела. Ксеньюшка говорила, что у нее откуда-то явился необыкновенный голос и она все время пела. Вот один раз они вдвоем пели, а она и говорит:
- Ну, а теперь давай еще молиться. - Да ведь мы молились. - Нет, это мы пели, а надо еще молиться. Тут и говорит Ксеньюшке:
- Ксеньюшка, а ты видишь ангелов? Ксеньюшка ничего не видела, но сказала:
- Немного вижу. - А я вижу множество ангелов, а вот еще младенцы... Зачем они сюда пришли?
Незадолго до смерти, вечером, она попросила Ксеньюшку принести ей черный апостольник. Было темно, апостольник был в чулане, и та поленилась за ним идти. А наутро Агаша говорит:
- Ксеньюшка, меня постригли, я монахиня. Нового имени своего так и не сказала.