И далее: "Горе тому человеку, через которого соблазн приходит».

Тем более тяжко сознавать, что соблазн иногда приходит через тех, кому надлежит особенно блюсти, чтобы соблазн не пришел в мир — разумею пастырство.

К великому несчастию, защищать пост приходится не только от безбожников, не только от поверхностного понимания мирян, но также и от служителей Церкви — пастырей.

За это время мне уже несколько раз пришлось выслушать на исповеди о том великом смущении, которое испытывают верующие, видя, как на некоторых торжествах, после престольных праздников, пастыри нарушали Рождественский пост. Мне пришлось слышать еще более тяжкое, как некий пастырь публично сказал:

— Посты, собственно, ерунда. Дело не наше судить грехи отдельных людей, каждый из нас за свои грехи будет ответствовать пе ред Господом, личные грехи — это дело совести человека и дело духовника, но «горе тому человеку, через которого соблазн приходит».

И когда то или иное соблазняющее деяние становится не личным уже грехом, а общецерковным явлением, тогда не только можно, но и должно так или иначе защищать от него соблазняющихся.

И вопрос о посте тем более подлежит защите, что он, во-первых, является действительно необходимейшим делом нашего оцерковления и, во-вторых, потому, что пост решительно уходит из нашей жизни. Здесь слишком легко соблазнить и слишком легко соблазниться,— и посему с особою настойчивостию и горячностию надлежит всем, сознающим эту опасность, везде и всегда свидетельствовать об обязательности для верующих нести пост. Как может спрашивать мирян пастырь: соблюдают ли они посты, если он сам его не будет соблюдать, и кто ответственен тогда за это небрежительное отношение к посту.

Как должен чувствовать себя мирянин, который уже уяснил себе необходимость поста, когда перед ним в Рождественский Пост пастырь будет есть мясо? Этот соблазн за собою имеет не личный грех слабости, ибо совсем не так трудно соблюдение поста, а он имеет за собою чрезвычайно глубокие корни, _ он имеет за собою тот дух, который в существе своем порождает обновленчество.

Обновленчество, как ересь, как антицерковная идея, заключается в принципиальном стремлении к обмирщению церкви.

Вот потому-то и надлежит со всей твердостию, везде противостоять этому обновленческому духу. О посте Преподобный Серафим говорит так:

«Подвигоположник и Спаситель наш Господь Иисус Христос, пред выступлением на подвиг искупления рода человеческого, укрепил себя продолжи- тельным постом. И все подвижники, начиная работать Господу, вооружали себя постом и не иначе всту- пали на путь крестный, как в подвиге поста. Самые успехи в подвижничестве измеряли они успехами в посте». Так рассуждает Преподобный Серафим. Пусть бы прочитал слова сии тот, кто дерзнул сказать: пост — ерунда!

Эти слова Преподобного Серафима выражают истинный церковный взгляд на пост.

А миряне так охотно соблазняются рассуждением о том, что пост нечто отжившее, и внешнее, и ненужное.

Решают: а я буду есть молоко, а я мясо, а я масло! И каждый ест то, что ему вздумается. Но спрашивается: когда создавался церковный порядок поста, что же, сидел человек в кабинете и выдумывал, по каким дням что можно есть? Какое неразумие! Ведь пост создавался в подвижнической жизни, за каждым правилом стоит вековой опыт духовных наших отцов и руководителей и угодников Божиих.

Здесь не каприз, не прихоть, не кабинетная выдумка— здесь опыт, молитва, созерцание, подвиг. «Плоть постящаяся, — говорит Преподобный Серафим,— становится тонкою и легкою, духовная жизнь приходит в совершенство и открывает себя чудными явлениями».

Здесь опять искушающая мирская мысль: пост имеет смысл, когда это подвиг, подобный подвигу Преподобного Серафима, питавшегося годы сниткою, когда тело становится тонким и легким, когда человек восходит через пост к Богосозерцанию,— а мы, дескать, мы-то,— не все ли равно, что нам поесть, какие мы Подвижники.

Это искушающая, лукавая мысль— ведь Преподобный Серафим говорит о последних ступенях пути. Но по концу видно и начало.

Если мы не можем любить ближнего своего, как самих себя, значит ли это, что мы должны их хватать за горло, и если мы не можем отказать ближнему последнюю рубашку, значит ли, что мы должны грабить, и если перед нами, перед нашими очами, стоит идеал христианской жизни, до которого нам не подняться — значит ли это, что мы должны жить как безбожники?

Каждый путь имеет свои высочайшие достижения и свое начало, и если на этих высочайших достижениях у нас со всею полнотою открывается то, к чему ведет этот путь, то это должно нас утверждать лишь в том, что нужно на него становиться.

И посему слова Преподобного Серафима, раскрывающие то духовное состояние, к которому приходит человек, идущий подвигом постным, должны не отвращать нас, а призывать на этот путь.

В этом нас утверждают еще и следующие слова Преподобного Серафима:

«К строгому посту приступали святые люди не вдруг, делаясь постепенно и мало-помалу способными довольствоваться самою скудною пищею»

«От бдительного хранения сердца, творит Преподобный Серафим,— рождается в нем чистота, для которой доступно видение Господа, по уверению Вечной Истины; блажени чистии сердцем яко тии Бога узрят».

«Бдительное хранение сердца» — к нему относится и пост, к нему относится и соблюдение заповедей наших, к нему относится и молитва ваша, к нему относятся и все правила церковные, к нему относятся хождение наше в церковь, весь наш церков- ный уклад и вся наша церковная обрядность. Храните сердце ваше от мира! Для того,чтобы сохранить его от мира, надлежит самому войти всем существом своим в церковность, и тогда для сохранившего чистоту сердца, говорит Преподобный Серафим, открывается Боговидение.

Здесь ответ, который дается всем легкомысленным требованиям безбожников: покажите нам Бога.

Для того чтобы видеть Бога,— раз навсегда нужно усвоить это,— для того чтобы видеть Бога нужно сделать зрячим сердце свое: очистить его от загрязнения. А так как очистить сердце свое можно только, соблюдая его от мирской жизни, т.е. через Церковь, то и Бога могут видеть только те, кто живет Церковью. В миру, вне Церкви, нельзя видеть Господа. Живущие без Церкви не могут требовать чтобы им Его показали, так же как нельзя было требо вать от Спасителя, чтобы Он дал знамение сему развращенному роду.

«В молчании переноси, когда оскорбляет тебя враг, и единому Господу открывай тогда свое сердце».

И далее:

«Кто унижает или отнимает твою честь, всеми мерами старайся простить ему, по слову Евангелия». Здесь Преподобный Серафим говорит о том, что так трудно каждому из нас о прощении оскорблений. И особенно трудно для нас прощать не оскорбление, а клевету.

Если человек тебя в лицо оскорбит, это простить гораздо легче.

«Но памятуй, — говорит Преподобный Серафим, — что и это нужно простить непременно, ибо без этого твоя собственная духовная жизнь не может строиться, ибо каждая непрощенная обида, как клин, вбивается в душу и раскалывает ее, лишая именно той целости и собранности, которая и есть вожделенная цель нашей духовной жизни».

«Отчего мы осуждаем братий своих? — спрашивает Преподобный Серафим. — Оттого, что не стараемся познать самих себя. Кто занят познанием самого себя, тому некогда замечать за другими. Осуждай себя и перестанешь осуждать других». Вот путь не отвлеченный, а действенный и жизненный — совет, который может каждый приложить и применить к себе.

Как только заметишь в брате, в ближнем своем какую-нибудь слабость, какой-нибудь грех, сейчас же посмотри на себя, найди подобное и в себе, и осудив себя, найдешь в себе силы не осудить ближнего своего.

«Если осуждаешь ближнего,— говорит Преподобный Серафим словами Антиоха,— то вместе с ним и ты осуждаешься в том же, в чем его осуждаешь».

Здесь дается указание, что всякий осуждающий должен помнить, что он вдвойне согрешит — он согрешит грехом, за который осудил ближнего: если ты человека назовешь вором, то ты сделаешь грех, осудив его, и в то же время сам примешь на себя тот грех, за который ты его осуждаешь.

Но здесь все-таки надо разобраться, ибо всегда в этих рассуждениях о том, чтобы не осуждать, чувствуется какая-то неясность, ибо в то же время столько дается указаний о том, чтобы ненавидеть грех, о том, чтобы избегать неполезного, о том, чтобы отвращаться вредных сообществ. Есть, очевидно, какая-то тонкая разница между тем, что именуется в Слове Божием и в творениях отцов святых осуждением, и вот тем, что не только позволительно, но вменяется в должное верующим лю- дям.

Ответ на этот вопрос в следующих словах Преподобного Серафима:

«Осуждай дурное дело, а самого делающего не осуждай».

Это очень трудно, это так неуловимо, так трудно различить, так легко соскользнуть от осуждения греха к осуждению человека, и в то же время это раз личие непременно нужно установить для себя, чтобы твердо знать, где проходит эта грань — недозво- ленного суда и обязательного рассуждения.

Для того чтобы облегчить себе это понимание недозволенного суда и дозволенного рассуждения, нужно всегда заглядывать в свою собственную душу. Ведь когда мы каемся на исповеди и со слезами признаемся в каком-нибудь омерзительном нашем поступке, мы так и называем его грехом, мерзостию, и в то же время разве наше отношение к себе подобно тому, которое мы имеем к ближнему, которого мы будем обличать в подобном же поступке?

Если мы совершили мерзость, то мы сразу умеем отделить себя от этой мерзости, в которой мы каемся, и осуждая себя за этот грех, мы в то же время чув- ствуем, что к себе-то мы относимся иначе, чем к этому греху.

Также и в отношении ближнего можно и должно обращаться и назвать злое злом, если оно совершается в ближнем нашем, ибо, не назвав злое злом, нельзя и избегать его.

Как я буду избегать неполезного, прежде чем я не отвечу: что я считаю неполезным для себя в окружающих людях?

Почему я буду стремиться к обществу добрых людей, помогающих мне в моем внутреннем устроении, и отвращаться злых, соблазняющих меня на грех, если грех не назову грехом?

Но это совсем не то, что я совершаю суд над их душою — это будет делать Господь, как говорит Преподобный Серафим словами Антиоха: «Судить или осуждать не нам надлежит, но Единому Богу и Великому Судии, ведающему сердце наше и сокровенные страсти естества».

Вот исчерпывающий ответ, почему мы неправомочны судить ближних наших, потому что мы не можем знать души человеческой, мы не можем знать всех внутренних обстоятельств, всех внутренних движений, всего внутреннего строя, который сто- ит за тем или иным поступком человека.

Уж если мы не можем разобраться в своей душе в разнообразии мотивов, побуждений, настроений и ощущений, скрывающихся в нашем собственном сердце — то как же мы можем со стороны разобраться в душе ближнего.

«Кто любит мир, тому невозможно не печалиться, а презревший мир всегда весел». В творениях Преподобного Серафима, про. шедшего путь затвора, молчальничества, пустынножительства, каждое поучение внутренне связывается с основною задачею, ухождением от мира. Здесь Преподобный Серафим раскрывает нам еще одну новую сторону этого ухождения. Он говорит, что если жить в миру, невозможно не печалиться, и это потому так, что жизнь мирская вся полна неожиданностей и смятения,— все время одно сме- няет другое неожиданное; то человек лишается места, то у него неприятность в квартире, то у него умер близкий человек — вся жизнь мирская исполнена печали.

Нельзя представить себе такого жития мирского, которое бы могло человека избавить от всех этих огорчений, ибо если одно будет у него ладиться, в другом будет неприятность, в другом у него будет причина для этой печали и скорби.

И, напротив, говорит Преподобный Серафим, если человек от всего уйдет, останется со своим внутренним миром, тогда только он может испытывать радость.

В ответ на слова эти слышится мирской вопрос: «Да куда же уйдешь от всех этих мирских забот, куда уйдешь?»

Уйдешь в свой невидимый духовный монастырь. Аминь.

XVII. Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Это значит по-разному относиться к людям и к жизни, по-разному чувствовать, по-разному оценивать доброе и злое, по-разному страдать и радоваться, словом это значит быть двумя совершенно разными людьми, людьми двух совершенно разных пород.

Вера в безсмертие и неверие в него отражается на каждом человеке, на каждом шаге его, на каждом поступке, от самых серьезных моментов нашей жизни до повседневных мелочей.

Между верующим и неверующим человеком лежит целая пропасть, они никогда не могут вступить в подлинное общение между собою.

У них разный язык, и они никогда не поймут друг Друга.

Если один человек верит, что земная жизнь есть краткий миг, которым приготовляется человек для вечного своего бытия, а другой убежден, что, прожив 10, 20, 30 лет, человек умрет, истлеет, и это все; не ясно ли, что каждое переживание, каждое слово, все оценки и понятия у этих людей будут разные. Мы читаем у Преподобного Серафима следующие слова:

«Наша жизнь — одна минута в сравнении с вечностию, и потому ничего не стоят, по Апостолу, нынешние временные страдания в сравнении с тою сла- вою, которая откроется в нас».

Какая великая истина для человека веры. Какая нелепость для неверующего человека!

Если земная, мимолетная жизнь, с ее временною скорбью, есть лишь узкий путь в Царство Славы, то разве не истина, что временные страдания «ничего не стоят» в сравнении с тою славою, которая откроется в нас.

Но какая дикая нелепость слова эти для того, кто уверен, что жизнь дана человеку на несколько лет. Для него здешние скорби — это все, ибо они отнимают от него земные наслаждения.

Время стремительно несет человека к могиле, и каждый миг, отравленный скорбью, не вознаградим ничем. «Как чадолюбивый отец, когда видит, что сын его живет безпорядочно, наказывает его, а когда увидит, что он малодушен и наказание сносит с трудом, тогда утешает; так поступает с нами и Благий Господь и Отец наш, употреблял все для нашей пользы, как утешение, так и наказание по Своему человеколюбию».

Как близки, как понятны эти слова для верующей души! Как чувствует каждый человек на своей собственной жизни эту заботу чадолюбивого Отца в нашем спасении!

Сколько раз каждого из нас наказывал и утешал Господь!

Какая нелепость, какое безумие все это для неверующего человека! Какой Отец? Какое наказание? Какое утешение? Есть удача и неудача, есть ловко устроенное благополучие и то, что называется не повезло.

«Когда мы отвращаемся от человека или оскорбляем его, тогда на сердце нашем как бы камень ложится».

Кто из нас не пережил этого страшного камня нелюбви к человеку. Как светло, и легко, и радостно на душе, когда нет ни к кому вражды.

Как часто страдает больше тот, кто потерял любовь к человеку, чем тот, кого перестали любить.

Какой вздор, какая глупость! Страдать от того, что нанес кому-то оскорбление! Вот когда тебя оскорбляют — тогда действительно неприятно. Но поспеши отомстить за это оскорбление вдвое — и великолепно сделается на душе!

«Брату и грешащу покрой его, как советует св. Исаак Сирин, — простри ризу твою над согрешающим и покрой его».

Это требование всепокрывающей любви. Это желание не осудить человека. Сострадание к нему за его немощи. Боязнь соблазна для других. Какая пустая сентиментальность! Гораздо интереснее посмеяться над позором брата своего. Толкнуть, если он падает. Сошвырнуть с дороги, если он мешает.

«Отчаяние, — по учению св. Иоанна Лествичника, — рождается или от сознания множества грехов — это отчаяние совести и несносной печали, когда душа, множеством язв покрытая, от невыносимой их боли, погружается в глубину отчаяния, или от гордости и надмения, когда кто почитает себя незаслуживающим того греха, в который впал». Разве все ска- занное здесь не бред сумасшедшего для неверующего человека?

О каком грехе, о каком отчаянии от сознания этого греха говорится здесь? Грех? Что это за странное, отжившее слово. Если жизнь дана на несколько десятков лет — если нет Бога и безсмертия, если ничего нет, кроме вещества и физических законов, — тогда все позволено, все можно и все хорошо, что увели- чивает мое земное благо. И если я еще говорю иногда «добро» и «зло» то делаю это по старой памяти, употребляя слова, которые уже не имеют для меня никакого смысла.

Никакого раскаяния не может быть, никакого стыда за содеянный грех, если, и вообще и самого гре ха не существует. Существует лишь: хочу и не хочу, приятно и неприятно, удалось и не удалось.

И что значат слова: «надмение», «гордость», когда человек — царь природы, и чем сильнее он, чем подымается выше над другими, тем лучше, тем он счастливее, ибо это доказывает, что у него крепче воля и больше удачи.

«Если во время искушений несколько отходят от нас ангелы Божии, то недалеко, и скоро приступают и служат нам Божественными помышлениями, умилением, услаждением, терпением».

О, воображаю, что думает безбожник, слушая эти слова,— если только он присутствует среди нас. А уж, конечно, присутствует. Он думает: «Обманщик поп».

Каким диким и странным должно казаться ему все, что происходит здесь!

В двадцатом веке не сумасшедший и как будто образованный человек стоит на амвоне, говорит об ангелах и Боге — и слушают его совершенно свободно не безумные, взрослые люди...

А для нас, верующих, разве неясно, какое безумие не видеть Господа и ангелов Его. И разве для нас с вами и в двадцатом веке так же, как и в первом, безбожный мир не кажется безумным и погибающим миром, и разве вот этот незнаемый нами безбожник, стоящий среди нас, не кажется нам несчастным и жалким?

И разве не хочется нам плакать над каждым, кто потерял способность видеть и ангелов и Бога?! Аминь