Преподобный Серафим

Храм Св. Панкратия Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Приступая к беседам о Преподобном Серафиме, я испытываю чувство особого волнения... И это не потому только так, что вновь как бы переживаешь все недавно пережитое при нашем паломничестве в Саровскую пустынь. Да, все пережитое останется навсегда в нашей памяти. И при имени Преподобного Серафима мы все- гда будем ощущать особое движение души. Нам будет вспоминаться дорога в Саров, песнопения в от- крытом поле, Саровский лес, в котором жил Преподобный, дорога, по которой ходил он, пустынь, ис- точник, камень, на котором он молился. Нам будет вспоминаться и вновь будет охватывать нас то чувство радости и умиления, которое было пережито нами.

Но причина не только в личных воспоминаниях, она лежит в самом отношении к Преподобному Серафиму каждого православного русского человека. Из всех угодников Божиих Преподобный Серафим как-то особенно близок нам. Это было всегда. А последние годы достигло необычайной силы. Почему так близок нам Преподобный Серафим? Если хочешь узнать народ, смотри на него не тогда, когда он беснуется, а тогда, когда он молится. Образ Преподобного Серафима — это есть образ святости русского народа. Он близок нам так потому, что мы в нем чувствуем лучшее, что есть в самом русском народе. Преподобный Серафим — наш национальный русский святой.

Ни в одном угоднике Божием так не воплощается дух нашего православия, как в образе убогого Серафима, молитвенника, постника, умиленного, всегда радостного, всех утешающего, всем прощающего старца всея России.

Он близок нам потому, что он кровь от кровей наших и плоть от плоти нашей. Он — это мы сами, но поднятые из грязи, очищенные подвигом, просветленные благодатию Божией. Он не только близок нам, он нам родной. Так было всегда.

Но человек ценит и с особою силою чувствует то, чего ему не хватает. И святость Преподобного Серафима стала особенно близка и необходима русскому народу в эпоху нравственного упадка. Ныне исполняются слова Преподобного Серафима, сказанные им Мотовилову.

Оправдываясь, что до канонизирования для себя называет Преподобного Серафима угодником Божиим, Мотовилов говорит: — Но о канонизировании великого старца никого не просил и не прошу, ибо сам он при жизни своей из уст в уста мои сказал и в сердце запечатлелись слова его, что Господь не иначе воздвигает святых Своих, заставляя Церковь Свою канонизировать их, как только тогда, когда она в членах своих тяжко страдает каким бы то ни было нечестием. Вот потому-то мы как бы вновь открываем мощи Преподобного Серафима, как бы вновь прославляем их через 25 лет после причисления его к лику святых.

В наших беседах мы постараемся всмотреться в образ ныне вновь прославляемого нами угодника Божия. А в этой вступительной беседе хотелось бы сказать лишь о самом главном. Основная черта духовного облика Преподобного Серафима — его постоянное умиление, радостность, веселость.

«Когда в сердце есть умиление, тогда и Бог бывает с нами». В сердце его всегда было умиление, потому и Бог всегда был с ним.

«Радость моя, что нам унывать! Погляди, какой у нас собор-то будет».

При этом, бывало, поднимет ручки да и скажет: «Во, во, матушка, чудный собор. Вельми, матушка, чудный». И сделается при этом личико его необыкновенно светлое, благодатное, и станет он такой веселый и радостный, точно весь уйдет в небеса. Даже жутко станет глядеть на него. С необычайной силой и ясностию это состояние благодатной радостности нам открыто в одной из бесед Преподобного Серафима с Мотовиловым. Вот в отрывках этот главный момент беседы. — Истинная цель жизни нашей христианской есть стяжание Духа Святаго Божьего. Пост же, бдение, молитва, милостыня и всякое Христа ради делаемое добро суть средства для стяжания Святаго Духа Божьяго.

— Каким же образом, — спросил я батюшку о. Серафима, — узнать мне, что я нахожусь в благодати Духа Святаго? И когда Мотовилов не мог уразуметь ответа, Преп. Серафим взял его весьма крепко за плечи и сказал:

— Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою, что же Вы глаза опустили, что же не смотрите на меня.

Я отвечал: — Не могу смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше светлее солнца сделалось, и у меня глаза ломит от боли. И далее Преподобный Серафим спрашивал: — Что же чувствуете Вы теперь? — Необыкновенно хорошо. — Да как же хорошо-то, что же именно-то? Я отвечал:

— Такую тишину и мир в душе моей, что никаким словом-то выразить не могу. И дальше:

— Что же Вы еще чувствуете? Я отвечал:

— Необыкновенную сладость. — Что же Вы еще чувствуете? Я сказал:

— Необыкновенную радость в сердце моем. И он продолжал:

— Когда Дух Божий приходит к человеку и осияет его полнотою своего наития, тогда душа человека преисполняется неизреченною радостию. Что же еще чувствуете Вы, Ваше Боголюбие? Я отвечал:

— Теплоту необыкновенную. Преподобный Серафим сказал:

— Состояние, в котором мы оба с Вами теперь находились, есть то, про которое сказал Господь: «Суть неции от здесь стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже видят Царствие Божие пришедшее в силе», вот что значит быть в полноте Духа Святаго. Преподобный Серафим молился перед иконою Божией Матери «Умиление». И Владычица призвала его, наименовав высоким званием «...сей из рода нашего». Чувством умиления и радостного восторга так обильно напоены и все пророческие слова Преподобного.

«Небесная Царица, батюшка,— сказал он прот. Василию Садовскому,— Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима, и во радость-то нам какая, батюшка. Матерь-то Божия неизъяснимою благостию покрыла убогого Серафима. «Любимиче мой,— рекла Преблагословенная Владычица Пречистая Дева. — Проси от меня чего хощеши». — Слышишь ли, батюшка, какую нам милость- то явила Царица Небесная».

И угодник Божий весь так сам и просветлел, так и сиял от восторга: — А убогий-то Серафим, Серафим-то убогий и умолил Матерь-то Божию о сиротах своих, батюшка. И просил, чтобы все, все в Серафимовской пустыне спаслись бы сироточки, батюшка. И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость, батюшка.

Мы читаем эти слова Преподобного Серафима, и нам кажется, что мы слышим самый голос его, видим его живым пред собою. В белом полотняном балахоне, в комканых рукавицах, в комканых бахилах, поверх которых надеты лапти, в поношенной камилавке, с крестом на шее, которым благословила его родная мать.

И самих нас охватывает чувство умиления и радости, что не только жил когда-то среди нас угодник Божий Преподобный Серафим, но что и ныне он живет среди нас, слышит молитвы наши, утешает нас, исцеляет и вразумляет.

Будем же с чувством благоговения и молитвенной радости внимать его словам и читать о его великих подвигах, молитвах и чудесах. Аминь.

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Законы земли не могли измениться там, где жил такой великий и святой старец. Наоборот, враг человечества всегда возбуждает вражду окружающих против праведников с наибольшею силою.

Чем же соблазнялись окружающие, видя подвиги Преп. Серафима? Что соблазняло их в его личности? Многое. Начиная с его одежды. Одежда Преп. Серафима описывается так:

«В продолжение всего подвижничества о. Серафим постоянно носил одну и ту же убогую одежду: белый балахон, комканые рукавицы, комканые бахилы вроде чулок, поверх которых надевал лапти, и поношенная камилавка».

Вот вам и соблазн осуждения. Мы поклоняемся ему как Преподобному, а там, небось, говорили: почему не как все, зачем этот балахон, зачем эти бахилы, почему не одевается так, как отец Иван или отец Петр?

Некто вошел в церковь, дабы увидеть Преп. Серафима, а обедня еще не начиналась. И вот, говорит он, увидел я его, до ранней еще обедни придя в церковь: Серафим сидел на правом клиросе на полу. И братии казалось каким-то странным чудачеством: почему не как все, почему уселся на полу? И так до всего было дело этому мирскому духу.

Когда Преп. Серафим удалился в пустыню, стали смущаться монахи мыслию: почему это он не ходит из своей пустыни причащаться в монастырь, хотя, как говорит описатель жизни, ни на минуту никто не сомневался, что он без вкушения Тела и Крови не оставался, т.к. кто-то, но тайно от других, приходил со Святыми запасными Дарами и причащал Преподобного. Но вот почему не так, как все, молится, почему не так, как все подвизается, почему не ходит в монастырь причащаться из своей пустыни и затвора?

Собрали монастырский собор и постановили: предложить о. Серафиму, чтобы он или ходил, буде здоров и крепок ногами, по-прежнему в обитель по воскресным и праздничным дням для причащения или же если ноги не служат, то навсегда бы перешел жить в монастырь из пустыни. Когда первый раз принесший ему пищу послушник передал это постановление, Серафим ничего не сказал. Тогда было приказано вторично передать его Преп. Серафиму. И тогда Преп. Серафим молча последовал за послушником, исполнив смиренно требование братии. Но он пришел в монастырь после пятнадцати лет пребывания в пустыни для того, чтобы уйти в затвор. Ему продолжали приносить причастие в келью. Преподобный Серафим жаждал уединения в лесу и потому испросил разрешения у игумена, чтобы ему было позволено из затвора, по мере надобности, уходить в ближнюю пустынь. И опять начался ропот среди братии: в церковь не ходит причащаться, а в пустынь за две версты ходит. Дошло дело до епископа Тамбовского. Епископ прислал указ, чтобы Преп. Серафим ходил в церковь для причащения Св. Тайн. Ему говорили: ты всех учишь. Преп. Серафим смиренно на это отвечал:

— Я следую учению Церкви, которая повелевает — не скрывай словес Божиих, но возвещай Его чудеса.

Другой осуждал, зачем он всех, кто к нему приходит, помазывает маслом из своей лампады, третий говорил: «Зачем ты в такое рубище одеваешься?» И ему ответил Преп. Серафим: «Иосаф-царевич данную ему пустынником Варлаамом мантию считал выше и дороже царской багряницы». Но это все было ничто по сравнению с теми нападениями, которые пришлось пережить Преп. Серафиму из-за дивеевских сестер. Описатель жизни говорит: «Вражда не оставляет человека в покое до самого гроба, поэтому Преп. Серафим во многих возбуждал злобу и зависть. Слова осуждения сказал ему на этот раз игумен Нифонт. Преподобный смиренно поклонился в ноги, но строго сказал игумену, что не подобает ему делать такие замечания. Произвели обыск».

«Раз пришло нас семь сестер,— говорит сестрица Ксения Кузьминишна,— к батюшке, работали у него целый день, устали и остались ночевать в пустыни. Часу эдак в десятом увидала наша старшая из окна, что идут по дороге с тремя фонарями прямо к нам. Догадались мы, что это казначей Исаия, и поскорее навстречу, отперли мы дверь. Вошли они, не бранили ничего, оглядели нас, зорко и молча чего-то искали и приказали нам тут же одеться и немедленно идти прочь».

Преп. Серафим относился к этим нападкам, как и должен был относиться: с великим смирением, с великим терпением, но умел, когда это находил нужным, и дать надлежащее назидание. Не только так, как это сделал с Нифонтом, которому прямо сказал, что не надлежит ему делать таких замечаний, была и другая форма этих назиданий, она столь характерна для Преп. Серафима, что я позволю себе сделать большую выдержку, рассказав все это происшествие словами самой монахини Евпраксии, которая была действующим здесь лицом. — То всем уже известно,— говорит монахиня Евпраксия,— как не любили саровцы за нас батюшку, даже гнали и преследовали его за нас постоянно, много, много делая ему огорчений и скорби. А он, родной наш, все переносил благодушно, даже смеялся и часто сам, зная это, шутил над нами.

И далее передает одну из таких шуток Преп. Серафима: — Пришла я однажды, наложил он мне, по обыкновению, большую суму-ношу, так что насилу сам ее с гробика-то поднял и говорит: «Во, неси, матушка, и прямо иди во святые ворота, никого не бойся».— Что это, думаю, батюшка-то, всегда, бывало, сам посылает меня мимо конного двора, задними воротами, а тут вдруг прямо на терпение да на скорбь святыми воротами посылает. А в ту пору в Сарове-то стояли солдаты и всегда у ворот были. Саровские игумен и казначей с братией больно скорбели на батюшку, что все дает де нам, и приказали солдатам-то всегда караулить да ловить нас, особенно же меня им указали. Ослушаться батюшку я не смела и пошла сама не своя и тряслась вся, потому что не знала, чего мне так много наложил батюшка. Только подошла я это к воротам, читаю молитву, солдаты-то двое сейчас тут же меня за шиворот и арестовали. Иди, говорят, к игумену. — Я и молю-то их и дрожу вся, не тут-то было. — Иди, говорят, да и только. Притащили меня к игумену в сенки. Его звали Нифонтом, он был строгий. Батюшку не любил, а нас еще пуще. Приказал он мне, так сурово, развязать суму. Я развязываю, а руки-то у меня трясутся, так ходуном и ходят, а он глядит. Развязала, вынимаю все, а там — старые лапти, корочки сломаные, трубки да камни разные, и все-то крепко так упихано.

«Ах, Серафим, Серафим, — воскликнул Нифонт, — глядите-ко, вот ведь какой, сам-то мучается да и дивеевских мучает»— и отпустил меня. Так вот и другой раз пришла к батюшке, а он мне сумку дает: ступай, говорит, прямо к святым воротам. Пошла, остановили же меня и опять взяли да повели к игумену. Развязала суму, а в ней песок да камни. Игумен ахал, ахал, да отпустил меня. Прихожу, рассказываю я батюшке, а он и говорит мне: «Ну, матушка, теперь в последний раз, ходи и не бойся. Уже больше трогать вас не будут». И воистину, бывало идешь, и в святых воротах только спросят: «Чего несешь?» «Не знаю кормилец, — ответишь им, — батюшка послал». Тут же пропустят. Когда Преп. Серафим жил в пустыни, это вызывало не только смущение мирское в смысле злых нападений на него, было и другое.

— Отче, — спросил инок, — говорят некоторые, что уединение от общежительства в пустыню есть фарисейство, что этим оказывается пренебрежение к братии или еще бросается на нее осуждение. Преподобный Серафим ответил:

— Не наше дело судить других. А удаляемся мы из общества, — это не из ненависти к нему, а больше для того, что мы поняли, что носим на себе чин ангельский, которому не место быть там, где словом и делом прогневляется Господь Бог.

И вот, с одной стороны, монастырь — с просачивающейся туда суетой мирской и с этими суетными вопросами: зачем делаешь то и зачем делаешь это, зачем мажешь маслом, зачем носишь бахилы, зачем принимаешь сестер? А с другой стороны — Саровский лес, который и до сих пор ограждает от здешнего бесовского мира, великая пустыня, молчание, уединение и молитва.

Что оставил за собою Преподобный Серафим, уйдя в Саровскую пустынь?

Он оставил хорошую благочестивую семью, оставил детские воспоминания, в которых такое особое место должно было занимать явление ему Божией Матери, исцелившей его болящего. Он оставил там и мать свою любимую, благочестивую. На всю-то жизнь запечатлелось у него, как она благословляла его тем медным крестом, который потом он всю свою жизнь носил поверх своего белого балахона.

Оставил он и путешествие свое в Киев, все там виденное и слышанное, что дало ему окончательный толчок и определило его жизненный путь. В сердце его запечатлелись так укреплявшие его слова старца, которые и мы да запечатлеем в своем сердце: «Гряди, чадо Божие, и пребуде тамо. Место сие тебе будет во спасение с помощью Господа. Тут скончаешь ты и земное странствие твое. Только старайся стяжать непрестанную память о Боге через непрестанное призывание Имени Божия так: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго». В этом да будет все твое внимание и обучение. Ходя, и сидя, и делая, в церкви стоя, везде, на всяком месте, входя и исходя, сие непрестанное вопияние да будет и в устах и в сердце твоем. С ним найдешь покой, приобретешь чистоту духовную и телесную и вселится в тебя Дух Святый, источник всяких благ, и управит жизнь твою во святыне, во всяком благочестии и чистоте».

Как исполнил завет сей Преподобный Серафим, об этом свидетельствует вся его подвижническая святая жизнь. Аминь.