Так прожили зиму, к весне многие сестры стали разъезжаться по родным. У некоторых по дороге все отбирали, и приезжали они к родным в том, что на них было.

Чувствуя близкий разгон обители, большинство сестер заранее запаслись квартирами, а мы, несколько человек новеньких, жили одним днем и при разгоне деваться нам было некуда. Сняли мы какую-то худую избушку в Вертьянове, с провалившимся полом, полную блох. Так жить было нельзя. В селе Елизарьеве, в 7-ми верстах по направлению к Арзамасу, поселился у своего брата о. Иакова наш монастырский священник о. Михаил. Они нашли нам квартиру в Елизарьеве, и мы туда перебрались на зиму.

Блаженная Мария Ивановна. Блаженная Мария Ивановна была родом тамбовская. При жизни старицы Прасковьи Ивановны ходила оборванная, грязная, ночевала под Осиновским мостом. Настоящее отчество ее было Захаровна, а не Ивановна. Мы спрашивали, почему же она Ивановной называется? Ответила: — Это мы все блаженные Ивановны по Иоанну Предтече.

. Также и блаженная Наталия Дмитриевна называлась Наталией Ивановной.

Когда перед смертью блаженной Прасковьи Ивановны Мария Ивановна пришла к ней проситься остаться в монастыре, та ей ответила:

— Только на мое кресло не садись. Но ее все-таки сначала поместили в келье Прасковьи Ивановны. Блаженная Мария очень много и быстро говорила, и складно так, даже стихами. Но сильно ругалась, особенно после 1917 года. Келья эта была у самых входных ворот и пришлось блаженную перевести вглубь монастыря, в богодельню, где она и про- жила до разгона обители.

Рассказывала жившая с ней в то время сестра бывшей келейницы Прасковьи Ивановны Дуня. — Мария Ивановна так ругалась, так ругалась, сил нету. Уж мы даже на улицу бегали. Раз я ее спрашиваю:

— Мария Ивановна, почему ты так ругаешься? Мамашенька ведь Прасковья Ивановна так не ругалась. — Хорошо ей было блажить при Николае, а побдажи-ка при Советской власти! Сначала она ходила по монастырю, любила блажен ного дурачка Онисима. Называла его своим женихом, ходила с ним под ручки, а потом у нее отнялись ноги, и она либо сидела, либо лежала на постели.

Это была высокой жизни прозорливица. Народ приходил и приезжал к ней отовсюду. Многим она откры- вала всю жизнь. У нее бывал и очень почитал ее епископ Варнава (Беляев), викарий Нижегородской епар- хии. По его благословению для нее к разгону монастыря была построена келья в селе Пузе, в 18 верстах по направлению к Арзамасу. Туда же ее сразу после разгона монастыря и отвезли, и от всех закрыли. Мне пришлось быть у нее вовремя разгона. Стала ее спрашивать, как и что. Она много мне говорила. Описывала крестный ход.

— Вот идут с фонарями, с иконами, по грязи (во время разгона была страшная грязь) до Ардатова и обратно вернутся, как с крестным ходом (вот сколько десятилетий с крестным ходом ходим!).

Описывала избу худую на краю Вертьянова битком набитую. Спрашиваю: "Хорошо там?" — "Нет, плохо" (может там тюрьма?). Больше ничего не помню. В Пузе Мария Ивановна пробыла месяца 2-3. Когда Игумения поселилась в Муроме, к ней с отчетами явились все старшие. Явилась и мать Дорофея, келейница блаженной Марии Ивановны:

— Зачем ты Марию Ивановну в мир отдала? Бери обратно.

Та поехала к ней в Пузу: "Мария Ивановна, поедешь со мной?" — Поеду. Сразу ее положили на воз, закрыли ватным одеялом и привезли в Елизарьево. Куда там ее девать? Пошли за советом к о. Михаилу с о. Иаковом, а те говорят: "Везите ее к девчатам" (к нам с Тоней). К нам ее и привезли неожиданно. У нас она пробыла несколько дней, пока нашли квартиру и протопили — была зима. Там она и прожила зиму. Весной перевезли в Дивеево, сначала к немцам (жили двое брат и сестра глухонемые), оттуда к Шатагиным. А в 30-м году, весной, перевезли блаженную на хутор возле Починок и наконец в Череватово, где она и скончалась в 1931 году, 26 августа, в ночь на Праздник Владимирской иконы Божией Матери. В ту ночь была страшная гроза. На Череватовском кладбище она и похоронена.

Мы жили с Тоней (скончалась монахиней Серафимой в Покровском монастыре в Киеве) и часто к ней ходил. Она когда ругалась, а когда вдруг ласково скажет: "Вот мои котятки пришли".

Много она при мне говорила и мне всю жизнь сказывала, и другим при мне.

Раз как-то Тоня и говорит — Ты все говоришь, Мария Ивановна, монастырь! — Не будет монастыря!

— Будет! Будет! Будет! — И так застучала изо всех сил рукой по столу. Она бы разбила себе руку, не подложи мы на стол подушку, чтобы не так было больно.

Всем сестрам (теперь в живых нет ни одной) она назначала в монастыре послушания: кому сено сгребать, кому Канавку чистить, кому что, а мне никогда ничего не говорила. Я как-то расстроилась и скажи ей:

— Мария Ивановна, а я доживу до монастыря? — Доживешь, — ответила она тихо и крепко сжала мне руку, даже больно придавила к столику.

Перед смертью Мария Ивановна всем близким к ней сестрам сказывала сколько они по ней прочитают ка физм до 40-го дня. Все это исполнилось в точности. А мне сказала, когда я была у нее в последний раз в октябре 1930 года:

— А ты по мне ни одной кафизмы не прочитаешь. И действительно, ничего не прочитала. Вспомнила о ее словах уже в 40-й день, когда было поздно. Блаженный Онисим. Жил на моей памяти в монастыре дурачок Онисим. Рассказывали: в деревне Оси- новка, что в двух верстах от Дивеева с сторону Сарова, была дурочка по имени Евфимия. Ее когда-то обидели, и она-то и родила мальчика, названного Онисимом. Пока рос, все ходил с матерью по деревне, в лес за грибами, а то и в монастырь на поклонение. Жалели дурачков повсюду. А они сядут на дорогу, ноги "меряют", а у кого длиннее, а ежили какой обоз едет — не сойдут; так и сворачивает в сторону саней двадцать, а то и больше — не беспокоить же дурачков, объехать легче.

Когда Онисиму было лет десять, мать померла. Перед смертью она пришла к игумении Марии и просила ее не оставлять Онисима без призору, и матушка Игумения поместила его на конном дворе. Так он и прожил в монастыре до самого разорения обители. Истинно блаженным был этот самый Онисим: в церковь ходил, но не стоял в храме, а все ходил, показывая, какие у него яркие рубашки. В старое время называл себя "становым", потом стал "строителем собора" - "я техник". А в последние время и вовсе объявил себя диаконом. Не дай Бог батюшке замешкаться, он уже говорит ектении. И когда певчие по ошибке запевали "Господи помилуй", в восторг приходил.

Ему всегда было 10 лет, когда ни спроси. Молодые монашки любили его дразнить: "я замуж пойду". Тогда он приходил в страшное волнение, забирал бороду в рот, и делал страшную мину: "сгоришь, ахрист!" Антихрист, стало быть. Вообще, он многое провидел, гово- рил на своем языке, к которому мы привыкли и его понимали. Перед поступлением в обитель сестрой мне велели спросить Онисима, возьмет ли он меня в монастырь. И он сказал: "Возьму".

Его особенно трогательно любил Владыка Серафим Звездинский, живший у нас недолго перед разгоном. Раз в тихую минуту, стоя перед иконами, Владыка сумел через Онисима понять видение, которым удостоился. А видение было такое: Владыка спал, и вдруг проснулся; видит в углу свет, а там Господь. Около Господа стоит первоначальница обители матушка Александра, слышен голос Спасителя: "Скажи монашенкам, чтобы не ходили замуж, а то сгорят". Вот Высокопосвященный всегда и повторял всем об этом перед началом поста, на заговены.

Сподоблялся постоянно Онисим видениям и в церкви. В Прощенное воскресенье бывало, во время прощанья, он всегда обливался слезами и просил у всех прощения. Также плакал и прощался в последний день Великого поста, в Великую среду. "Пост уходит, пост уходит!" — его слова. В Великую субботу во время крестного хода с плащеницей его вели под руки, так он плакал. А во время литургии, при пении "Воскресни Боже" глядел вверх ловил руками и радовался. На Пасху одевался в красную рубаху с печатными большими розами, и на возглас Батюшки "Христос воскресе!" в восторге кричал "Воистину Христос!"

Всех он звал "Душенька", поэтому и его называли "Душенька". Перед большими неприятностями для обители начинал ругать мать Игумению. Также сестер, кого ласкал, а кого подходил в церкви сзади и бил. Любил будить задремавших старушек: наклонится и чихнет ей в лицо. "Ах, ты такой-сякой", а его уже и нет. Для всех он был радость и развлечение.

Когда открыли у нас конный двор, он поселился с монашенками там. С ними и ушел на квартиру после разгона. Потом их взяли в тюрьму, а он пошел скитаться. Раз одна сестра повела его с собой в село Канерга. Там возле алтаря была похоронена матушка Милипа, духовная мать манатейных монахинь. Онисим все стоял около ее могилы со словами: "Кабы в Духовной лечь". Так Онисим называл мать Милицу при жизни, он почти всем давал свои имена. Но его насильно увели в село Крамолейку. После обедни были там поминки, он взял в рот кусок мяса и как бы подавился. Вышел из-за стола, пошел в сарай, лег на солому и умер. В том селе его и похоронили.

Раньше говорили: "На дураках свет стоит". Как это понимать? Видно, неспроста молвилось людьми. Вернусь опять к Онисиму. Каждый день он подходил к свечному ящику, там давали ему просфору. Он шел в алтарь и подавал просфору Батюшке со словами: "Помяни Афимью", мать его. А раз вздумалось Онисиму попросить дьякона помянуть ее с амвона. Дьячок помянул Евфимию и слы- шит голос: "Ахимью помяни!" Дьякон опять поминает Евфимию. Опять "Ахимью помяни!" Бились, бились, Онисим не отступает. Тогда дьякон наконец громко помянул "Ахимью". Онисим пришел в восторг и прочь побежал с амвона.

За год до разгона одна монахиня наложила на себя руки: она перед тем очень тосковала. Это было под праздник Рождества Богородицы. На Александра Невского служба была в трапезной. Онисим был беспо- койный, подходил ко всем окнам и неведомо кого бил кулаками. Когда эту сестру хоронили, за гробом никто не плакал. Но в монастыре четко слышали за гробом чей-то плач. Этот плач слышали и монашенки вне монастыря.

Еще о блаженной Марии Ивановне. О блаженной Марии Ивановне мне давно бы написать. Да все никак не собиралась.

Она даже меня во сне за это укоряла. Сон такой видела, когда вернулась в Дивеево из последней ссылки. В ту пору я сблизилась с келейницей великой бла- женной Прасковьи Ивановны — Евдокией. Написала много с ее слов, рассказывала она в основном, будучи в Москве. И вот как-то вижу во сне Марию Ивановну: "Ты что же все Просковья Ивановна, да Просковья Ивановна! А меня забываешь?" Надо упомянуть, что когда в детстве привезли в монастырь, Просковью Ивановну я не видела — была первая неделя Великого поста и ее не стали беспокоить. Так я ее никогда и не видела — умерла в 1915 году. А Марию Ивановну хорошо знала, рассказывала же о ней чуть. Вот и хочется восполнить пробел.

Тем более, что об Онисиме уже припомнила, а ведь эти блаженные были весьма дружны: где о нем, там и о ней должно быть.

Так вот, когда у Марии Ивановны ноги еще ходили, они все бывало под ручку с Онисимом по монастырю. У блаженной было несколько любимцев. Любила, к примеру, Коленьку, сына нашего батюшки Михаила, прочем любила с самого его рождения. Этот хороший мальчик умер в 10 лет, незадолго до ареста своего отца. Умер от дифтерита. Второй любимец — Михаил Петрович Арцыбушев, его она называла "Мишенька". Сра- зу после ее смерти Мишеньку расстреляли в Москве перед праздником Воздвижения Креста Господня. С Арцыбущевым у Блаженной бывали всякие курьезы. Замечу, что Мария Ивановна, как человек весьмК находчивый, обладала еще и острым умом, причем любила чем-нибудь удивить людей. Келейница Дорофея гневалась на блаженную, от нее-де приходит головная боль. Вот раз приехал к Марии Ивановне какой-то военный чин, хочет войти. Время было советское, мать Дорофея предупреждает Марию Ивановну:

— Человек строгий приехал, ты чего-нибудь при нем зря не скажи! Про Царя не скажи...

—Не буду,—отвечала Блаженная. Только "строгий" вошел, как ее прорвало, понесло:

— Когда правил Николашка, то была крупа и кашка! Николай-то был хоть и дурак, а хлеб стоил пятак! А сейчас "новый режим" — все голодные лежим.

Была самая голодовка, и вот такая речь. Как тут не заболеть голове?

Другой случай. Перед снятием сана архимандритом Евдокимом — он ударился в обновленчество — Мария Ивановна распевала про него песенку: "Как по улице по нашей Евдоким идет с парашей, ноги тонкие, кривые... (далее неприличное). Пропоет, и опять с начала. Михаил Петрович Арцыбушев был предан блаженной всей душой, и будучи директором Астраханских рыбных промыслов, ничего без ее благословения не делал. Так, врачи прописали пить йод. Он возьми да спроси Марию Ивановну, как быть? Она ответила: "Йод прожигает сердце, пей йодистый калий". Михаила Петровича поразил сам ответ Блаженной, ведь она же неграмотная, и такая ученость. Спрашивает:

— Где ты училась? — Я окончила университет Как-то после его отъезда из Дивеева сестры и мать Михаила Петровича надоели Блаженной, приступая к ней с одним и тем же вопросом: как он живет, как себя чувствует? На что она сказала:

— Мишенька наш связался с цыганкой. Те пришли в ужас, потому что она всегда говорила о Мишеньке правильно.

Когда он через год опять приехал в Дивеево, сестры решились спросить Михаила Петровича о "цыганке". В ответ Мишенька залился смехом. Потом рассказал:

— Ну и блаженная. Я много лет не курил а тут соблазнился и купил в ларьке папиросы "Цыганка". — Разве не смешно?

Помню, Блаженная пела: "Завтра будет праздник, Миша Арцыбушев — проказник". Такими шуточками прикрывала она свою святую жизнь.

Но самым большим любимцем все же оставался для нее Онисим. Он назывался "Жених". Помню, сижу у нее — ничего не видно и не слышно. Мария Ивановна говорит:

— Вот Жених идет. И, правда, входит Онисим. Она ему:

— Жених пой! Тот поднимает над ней руку и начинает что-то мычать. А она радуется.

Мария Ивановна и меня раз за него сватала:

— Скажи: возьми меня замуж. Сказала, а он в ответ:

— Грех, грех. — Разве ты монах? — Грех, грех. Вот такой разговор. Помню, раз я задала Марии Ивановне прямой вопрос, и касался он предузнания чего-то. Она ответила: "Я не гадалка".

После разгона монастыря мы страшно нуждались, а жили от нее близко. Раз собрались в Саров, по дороге подошли к ее дому. Поднялись на завалинку, заглянули в окно. Блаженная сидит на кровати, креститься, а сама приговаривает: "Пошли, Господи, благодетеля; пошли Господи, благодетеля". И что ж, в Сарове я встретилась с людьми, которые стали нам помогать. Присылать большими ящиками белые сухари и сахар. Такая большая поддержка нам оказалась, постепенно все у нас наладилось.

Один раз очень картинно на своем особом, блаженном языке она изображала предсмертную мою болезнь и смерть. Даже мать Дорофея ужаснулась таким страстям. Я спросила:

— Мария Ивановна, страшно умирать? — Нет, не страшно... В 1945 году я работала в Вологодской области, в колхозе. Тосковала всем существом, доходила почти до отчаяния. Да и как не отчаяться? Освободилась я из лагеря 1 октября 1942 года.

Прошло пять лет в заключении, да еще два с половиной года я никак не могла добраться до своих мест. И вот на Масленицу вижу Блаженную во сне. Она крестит меня кругом:

— Это на дорогу. И в левую сторону:

— А это от всех бед. Оказывается, в те дни мне выслали вызов. Через неделю я его получила, но мое возвращение связалось с такими необычайно трудными обстоятельствами, что если бы не ее благословение и молитвы, то не знаю, как бы я добралась.

Старого стиля 23 марта 1945 года я выехала из села. Дорога рухнула, а снега толщиной в полтора аршина! Бригадирша отвезла меня за шесть верст, сбросила мои вещи и уехала обратно. Мне пришлось кое-как вернуться.

Окончательно я выехала на Благовещение, 25 марта. Хряснул мороз аж под 30 градусов. С радости я забыла взять тулуп и мерзла смертельно, и, конечно, простудилась. Я везла свинины, и ее и вещи хотела сдать в багаж. Вещи не приняли, а билет дали с четырьмя пересадками. Чудом везде находились люди, кото- рые мне помогали переносить мою поклажу. Только села в поезд, у нас убили машиниста. Всего натерпелась в дороге, не описать.

Еще в монастыре я слышала от блаженной:

— А ты и по Москве поскитаешься. А тебя, мать вышлют.

И когда я после разгона монастыря скиталась по Москве, то хорошо знала: скоро вышлют. Так и получилось.

Владыка Серафим Звездинский Блаженную почитал, как великую рабу Божию. Умерла она ночью в грозу. Онисим радовался.

Как-то еще в монастыре приехали ко мне трое бывших подруг. Повела их к Блаженной. Ввожу первую. — Не та, не та, — и говорит не хочет. Ввожу вторую:

— Опять не та. Ввожу третью: — Ах, вот она! У тебя мать старушка слепая, поезжай к матери, а то умрет не застанешь. Та не обратила на эти слова внимания, и когда мать вскоре стала умирать, ей дали телеграмму. И она мать не застала в живых.

Одному молодому человеку, хотевшему принять сан, она открыла всю его прошлую жизнь, после чего уже не могло быть речи о принятии им священства. В монастыре у нас жил священник, который доставлял большие неприятности матушке Игумении. У него было своя большая партия сестер в монастыре. Вот меня и послали спросить Марию Ивановну, что она думает об этом священнике? Заказывали только не говорить Блаженной что прислана от матушки Итумении. Блаженная встретила меня словами:

— Пойди скажи Игумений, что отец (и она назвала имя того священника) скоро уедет отсюда в Архангельск со всей своей семьей. — Сбылись все в точности, но уже через год после разгрома монастыря.

Одна знакомая просила меня узнать через Марию Ивановну о сыне: у него не ладилось дело с женитьбой и он очень волновался. Блаженная ответила:

— Он подвижник, он вериги носит. Та возмутилась ее ответом, но через некоторое время его арестовали, он тяжело болел и умер в лагере. Раз я пришла к ней, а у нее сидит порченая молодая женщина, Она пела, потом рассказывала, что ей под венцом посадила беса золовка, порчу навела зеленым пояском.

Мария Ивановна приказала настойчиво: — Выходи! Не выходит.

Тогда велела надеть на нее четки. Враг ходил по болящей явно: то рука раздуется, то нога, то живот. Когда надели четки (очень большие), раздулась шея и стала душить.

— Выходи, выходи! — На источнике выйду. Увели женщину в Саров. На утро Мария Ивановна сидела и хлопала в ладони:

— Вот, он побежал, побежал. К вечеру вернулись из Сарова и рассказали, что больная исцелилась, когда шли с источника. Мария Ивановна из Дивеева как бы все это видела и хлопала в ладони.

Когда я поступила в монастырь в 1924 году, у меня от ходусочия появились нарывы на руках. Пробовала их мазать лампадным маслом от мощей, а исцеленья все не получала. Пошла к Марии Ивановне рассказать об этом. Она в ответ:

— А как ты мажешь? Просто так? Мажь крестиком и окружай.

Намазала так и все прошло. Бородавки на руках так же велела мазать желтотелом (травой чистотелом), и все прошло бесследно.

Такова была наша блаженная Мария Ивановна. Бойцовы. При Дивееве жили муж и жена Бойцовы по благословению старца Оптинской пустыни О.Иосифа (или О.Анатолия). Василий Михайлович Бойцов был старообрядцем, начетчиком, жил в Петрограде. Раз он шел по Петербургу и увидел, как по Невскому проспекту едет О.Иоанн Кронштадтский весь в сиянии. Это ведение привело Василия Михайловича в лоно Православной Церкви. Он был большой молитвенник. Жена его Александра Константиновна скончалась 27 января 1929 года и похоронена на Дивееском кладбище, а его в 1931 году взяли в Дивееве вместе с нашими сестрами. Он радовался, что попал в тюрьму вместе с Дивеевскими. Год он просидел в Горьковской тюрьме, откуда его отправили в ссылку в Архангельск. Переходя по льду через Белое море, он поскользнулся и сломал ногу. Умер в больнице в Архангельске.

Говорила мне одна сестра, что Бойцов рассказывал: одному человеку было ведение, может быть, ему самому. Слышит, спрашивают: "Сколько человек вернется в Дивеево? Триста?" — "Нет" — "Тридцать?" — "Нет" — "Три человека".

Крест Чудотворный. После разгона монастыря многие иконы были сложены в верхнем Рождественском храме. Крест-распятие был очень большого раз- мера и, очевидно, не проходил в дверь небольшого храма. Вот и вздумали отпилить одну ручку Спасителя с частью Креста, чтобы легче пронести в помещение. В трапезном храме Александра Невского в то время уже устроили клуб. Пошло оттуда несколько человек в четверг или утором в пятницу на Страстной неделе за крестом. Поднялись наверх по лестнице на паперть и видят стоит там распятие, а из надпиленного места видны следы текшей и запекшейся крови. Следы крови были и на полу, куда она стекала.

Сразу стало всем известно. Помню, выходим мы в Великую Пятницу от вечерни, а мужики становятся друг другу на плечи, чтобы заглянуть в окно верхней паперти.

Говорили, что этот крест считался чудотворным в монастыре. Он должен быть ставлен на горнем месте в соборе, но оказался мал, и долгое время стоял в живописной. А в последнее время его поставили справа в соборе.

В тюрьме. Зимой 1937 года нас очень много сидело в Арзамасской тюрьме. Дело в том, что после разгона монастыря, по словам начальника милиции Андреева, в Арзамасе жило 2000 монашек: с двух Арзамаских монастырей, Николаевского и Алексеевского; почти все Понетаевские, во главе с Игуменией. Много поселилось и Дивеевских и из других окрестных монасты- рей. Некоторые устроились на работу, кто замуж вышел. Несколько сот душ попало в тюрьму. Там были и не только из городских монастырей, но и из Дивеева, со всех окрестностей. И вот одна сидевшая в тюрьме монашенка видит сон: Преп. Серафим ведет по двору двух монашек со словами: "Я своих любимцев в тюрьму веду". Просыпается, гладит в окно, а по двору тюрь- мы идут наши сестры Паша и Маша.

Точно так же Вера Леонидовна Чичагова в это же приблизительно время видела сон: за столом сидят монашенки, а Царица Небесная указывает, которых из них брать в тюрьму.

Сестра Агаша. В 1946 году 9 ноября, на Праздник Иконы Царицы Небесной Скоропослушницы, скончалась на своей родине в селе Хрипунове наша рясофорная сестра Агаша Купцова. Как я уже говорила, она была родом из Мелюковых (родственница Елены Ивановны Мотовиловой). Пришла Агаша в монастырь уже невестой. У нее был красивый сильный голос, но она была малограмотна и не обладала тонким слухом. Стояла на правом клиросе, пела альтом, читала и канонаршила, но все это ей доставалось с большим трудом. По разгоне монастыря она сначала жила в Дивееве, пела и читала в Казанской церкви, а как уже стало невозможно, переселилась на свою родину в село Хрипуново. Там продолжала читать и петь в своей церкви а по закрытии церкви, справляла все по домам. Жили они вдвоем со своей землячкой Ксеньюшкой. У них стояла большая икона Царицы Небесной Ско- ропослушницы, перед которой читалась почти неусы- паемая псалтырь. Они всегда молились. Осенью 1945 года сестру Агашу разбил паралич, в таком состоянии она пробыла 40 дней. Но все время молилась и пела. Ксеньюшка говорила, что у нее откуда-то явился необыкновенный голос, и она все время пела. Вот один раз они вдвоем пели, а она и говорит: — Ну, а теперь давай еще молиться. — Да ведь мы молились. —Нет, это мы пели, а надо еще молиться. — Тут и говорит Ксеньюшке: Ксеныошка, а ты видишь Анге' лов? Ксеньюшка ничего не видела, но сказала: — Немного вижу. — А я вижу множество Ангелов, а вот еще младен- цы... Зачем они сюда пришли? Незадолго до смерти, вечером, она попросила Ксеньюшку принести ей черный апостольник. Было темно, апостолышк был в чулане и та поленилась за ним идти. А на утро Агаша говорит: — Ксеньюшка, меня постригли, я монахиня. Нового имени своего так и не сказала.