Таково было внешнее выражение молчальничества. Значение же и сущность его состояли в отречении от всяких житейских попечений для совершеннейшего служения Богу. О. Серафим пояснял: "Паче всего должно украшать себя молчанием, ибо святой Амвросий Медиоланский говорил, что молчанием многих видел спасающихся, многоглаголанием же ни единого. И паки некто из старцев говорит: молчание есть таинство будущего века, словеса же - орудия суть мира сего. Молчание приближает человека к Богу и делает его как бы земным ангелом. Ты только сиди в келье своей во внимании и молчании и всеми мерами старайся приблизить себя к Господу. А Господь готов сделать тебя из человека Ангелом: "На кого бо,- говорит Он (Исаия 66,2),- воззрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущаго словес Моги". Плодом молчания кроме других духовных приобретений бывает мир души. Молчание учит безмолвию и постоянной молитве. Наконец, приобретшего сие ожидает мирное состояние". Когда старца спросили, зачем он, наложив на себя молчание, лишает братию той духовной пользы, какую он мог бы принести ей своими беседами, он отвечал: "Святой Григорий Богослов рек: прекрасно богословствовать для Бога. Но лучше сего, если человек себя очищает для Бога".

От молчальничества он перешел еще к новому подвигу - затворничеству. Этому способствовало отчасти следующее обстоятельство. Не было известно, кто и как приобщает о. Серафима с тех пор, как он, приняв на себя молчание, перестал ходить в монастырь. Собор старших иеромонахов решил предложить ему: или ходить в воскресные и праздничные дни для приобщения в монастырь, или, если болезнь ног не позволяет этого, переселиться в Саров. Монаху, носившему о. Серафиму пищу, было ведено передать это ему и спросить у него об его решении. В первый раз о. Серафим ничего не ответил, во второй же раз молча пошел за монахом в Саров и там остался. Это было в мае 1810 года.

О. Серафим поселился в прежней келье своей, ни к кому не ходил и к себе никого не принимал. У него не было даже самых необходимых вещей. Икона с горящей лампадой и обрубок пня вместо стула - вот все, что было в келье. И огня он теперь не стал для себя потреблять. На плечах он носил теперь под сорочкой тяжелый железный пятивершковый крест. Собственно же вериг, вероятно, не носил. "Кто нас оскорбит словом или делом и если мы переносим обиды по-евангельски,- учил он,- вот и вериги наши, вот и власяница". Пищею его были теперь толокно и белая рубленая капуста. Воду и пищу относил ему сосед его по келье, монах Павел. Затворник, покрывшись полотенцем, чтоб никто не видал лица его, выходил из дверей и на коленях, как Божий дар, принимал посуду с"пищей.

По-прежнему сложно и велико было молитвенное его правило. Между прочим, он в течение недели прочитывал весь Новый Завет и, читая, толковал себе Писание вслух. Многие приходили к его двери и с радостью слушали его. Иногда же он, сидя над книгой, как бы замирал, погруженный в созерцание, не читая далее. Также иногда на молитве он переставал читать слова, замолкал и, не двигаясь, стоял перед иконой. Всякое воскресенье и в большие праздники старец приобщался Святых Тайн, которые после ранней обедни ему приносили в келью из любимой и знаменательной для него больничной церкви. В сенях у него стоял дубовый гроб, сделанный, вероятно, им самим, как искусным столяром. Он просил после смерти положить его непременно в этот гроб и часто около него молился, готовясь к смерти. Он выходил иногда из кельи по ночам, чтобы подышать свежим воздухом, и, читая тихо молитву Иисусову, в это время переносил дрова.

После пятилетнего строгого затвора старец внешне несколько ослабил его. Каждый мог войти к нему, так как он отпер дверь кельи. На вопросы старец, хотя и не стесняясь посетителей, не давал ответа. Даже когда посетил Саров Тамбовский епископ Иона (впоследствии экзарх Грузии) и пришел к его келье, старец не отпер ему двери и ничего не отве- чал. Прошло еще пять лет затвора, и о. Серафим стал отвечать на вопросы братии и даже беседовать с нею. Он внушал братии неопустительно совершать богослужение, благоговейно стоять в церкви, постоянно заниматься умной молитвой, - каждому усердно исполнять послушание, не есть ничего вне трапезы, за трапезой сидеть с благоговением и страхом Божиим, без важной причины не выходить за ворота, бояться своеволия, как причины великого зла.

В 1825 году последовало явление о. Серафиму Богоматери. Пречистая повелела ему выйти из затвора и принимать всех, кто будет идти к нему. В это время о. Серафим был уже 66- летний старец. За почти полувековую монашескую жизнь сколько великого опыта духовного скопил он, какую великую воспитал в себе любовь к Богу, как изучил он малейшие движения души, как познал все оттенки той борьбы, которую враг ведет с человеком... И теперь он должен был в остававшиеся ему семь лет жизни излить на русский народ все сокровища своего опыта, всю силу своих молитв, всю великость своей любви... Он начал новый подвиг старчества, духовного руковод- ства людьми. С окончания ранней обедни до 8 часов вечера келья была открыта для мирян, а для Саровской братии во всякое время. Эта маленькая келья освещалась лишь лампадой и свечами, зажженными перед иконами. Печь в ней никогда не топилась. Двумя маленькими окнами она смотрела в широкую, привольную луговую даль. Мешки с песком и каменья лежали на полу, служа, вероятно, ему постелью. Обрубок дерева заменял стул.

Обычно старец принимал посетителей таким порядком. Одетый в белый балахон и мантию, он надевал еще епитрахиль и поручи в те дни, когда приобщался. С особенной любовью встречал он тех, в ком видел желание исправиться, искреннее раскаяние в грехах. Побеседовав с такими людьми, он накрывал их голову своей епитрахилью и произносил над ними, положив свою правую руку на их голову: "Согрешил я, Господи, согрешил душою и телом, словом, делом, умом и помышлением и всеми моими чувствами: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием, волею или неволею, ведением или неведением". Затем произносил обычную разрешительную молитву, причем посетитель испытывал необыкновенно отрадное чувство. Вслед за тем старец начертывал на лбу посетителя крест елеем от иконы и давал, если то было утром, богоявленской воды и антидора. Наконец, целуя всякого в уста, произносил всегда, какой бы то ни был день года: "Христос Воскресе!" - и давал приложиться к образу Богоматери или кресту - материнскому благословению висевшему у него на груди. Особенно советовал старец непрестанно молиться и для этого повторять всегда молитву Иисусову "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго": "Ходя и сидя, на деле, и в церкви стоя до начала богослужения, входя и исходя, сие непрестанно содержи на устах и в сердце твоем. С призыванием Имени Божия найдешь ты покой, достигнешь чистоты духовной и телесной, и вселится в тебя Святый Дух".

Многие из посетителей старца винились в том, что мало молятся, не вычитывая даже положенные утренние и вечерние молитвы. Делали они это и по недосугу, и по безграмотности. О. Серафим установил для таких людей такое легко исполнимое правило:

"Поднявшись от сна, всякий христианин, став перед святыми иконами, пусть прочитает молитву Господню "Отче наш" трижды в честь Пресвятой Троицы. Потом песнь Богородице "Богородице Дево, радуйся" также трижды. В завершение же Символ веры "Верую во Единаго Бога" раз. Совершив это правило, всякий православный пусть занимается своим делом, на какое поставлен или призван. Во время же работы дома или на пути куда-нибудь пусть тихо читает "Господи Иисусе Христе, помилуй мя грешнаго (или грешную)"; а если окружают его другие, то, занимаясь делом, пусть говорит умом только " Господи, помилуй!" - и так до обеда. Перед самым же обедом пусть опять совершает утреннее правило. После обеда, исполняя свое дело, всякий христианин пусть читает так же тихо "Пресвятая Богородице, спаси мя грешнаго", и это пусть продолжает до самого сна. Когда случится ему проводить время в уединении, то пусть читает он "Господи Иисусе Христе, Богородицею помилуй мя грешнаго (или грешную)". Отходя же ко сну, всякий христианин пусть опять прочитает утреннее правило, то есть трижды "Отче наш", трижды "Богородице..." и один раз "Символ веры". О. Серафим объяснял, что, держась этого малого правила, можно достигнуть меры христианского совершенства, ибо эти три молитвы - основание христианства. Первая, как молитва, данная самим Господом, есть образец всех молитв. Вторая принесена с неба Архангелом в приветствие Богоматери, Символ же веры содержит в себе вкратце все спасительные догматы христианской веры.

Кому невозможно выполнять и этого малого правила, старец советовал читать его во время занятий, на ходьбе, даже в постели и при этом приводил слова из Послания к римлянам: "Всякий, кто призовет Имя Господне, спасется". Кому же есть время, старец советовал читать из Евангелия, каноны, акафисты, псалмы.

Бывали у о. Серафима знатные люди. С ними старец беседовал об обязанностях их звания. Особенно же он умолял их хранить верность Православной Церкви, соблюдать ее уставы, защищать ее от нападений.

Как простосердечно относился старец к нуждам простого народа, можно видеть из двух следующих примеров. Однажды прибежал в Саровскую пустынь крестьянин с признаками сильнейшего волнения и спрашивал у каждого попадавшегося ему навстречу инока: "Батюшка, ты что ли о. Серафим?" Когда ему указали старца, он упал ему в ноги и закричал: "Батюшка, у меня лошадь украли. Не знаю, как теперь буду семью кормить. Я без нее стал нищий. А ты, говорят, угадываешь". Ласково сказал ему старец, приложив его голову к своей голове; "Огради себя молчанием, иди в село (старец назвал село). Как станешь подходить к нему, свороти с дороги вправо и пройди задами четыре дома, там ты увидишь кали- точку. Войди в нее, отвяжи свою лошадь от колоды и выведи молча". Крестьянин тотчас побежал по указанному направлению, и был слух, что он нашел свою лошадь.

В другой раз один монах привел к старцу молодого крестьянина с уздой в руках, плакавшего о потере своих лошадей, и оставил старца с крестьянином вдвоем. Через некоторое время, встретив этого крестьянина, монах его спросил:

- Ну что, отыскал ты своих лошадей? - Как же, отыскал. Отец Серафим сказал мне, чтоб я шел на торг и что я там увижу их. Я и вышел, и как раз увидел, и взял к себе своих лошадок.

В отце Серафиме в великой мере действовал дар исцеления. В первый раз он проявился над человеком, ставшим впоследствии преданнейшим, вернейшим до самозабвения, до полного отречения почитателем его.

Михаил Васильевич Мантуров, помещик села Нуча Ардатовского уезда Нижегородской губернии, долго служивший в военной службе, тяжко заболел и, выйдя в отставку, должен был поселиться в своем имении. Болезнь его была в высшей степени странная и необъяснимая. Лучшие доктора не могли ни понять, ни лечить ее. Нуча лежала в 40 верстах от Сарова, и в нее доходили слухи о святости отца Серафима. Когда болезнь приняла такие размеры, что у Мантурова стали выпадать кусочки костей из ног, он в виде последней надежды решился ехать к о. Серафиму. С большими усилиями люди его, привезя его в Саров, ввели его в сени кельи старца. Старец вышел к нему и ласково сказал:

- Что пожаловал? Посмотреть на убогого Серафима? Мантуров упал ему в ноги и стал со слезами просить его об исцелении. Проникновенно и любовно старец трижды спрашивал больного, верует ли он в Бога, и трижды получил горячее уверение в совершенной, пламенной вере. Тогда на это старец ответил:

- Радость моя, если ты так веруешь, то верь же и в то, что верующему все возможно от Бога. А потому веруй, что и тебя исцелит Господь. А я, убогий, помолюсь.

Посадив Мантурова в сенях у гроба, о. Серафим удалился для молитвы к себе в келью и чрез некоторое время вернулся, неся освященное масло. Он приказал больному обнажить ноги и, приготовившись вытереть их маслом, произнес: "По данной мне от Господа благодати я первого тебя врачую!" Помазав больные ноги и надев на них чулки из посконного холста, старец вынес из кельи большое количество сухарей, всыпал их в фалды сюртука Мантурова, и так велел ему идти в монастырь. С некоторым сомнением стал исполнять Мантуров приказание о. Серафима. Но внезапно почувствовал в ногах силу и крепко, смело мог стоять. Он не помнил себя от изумления и радости и бросился в ноги старцу, но о. Серафим поднял его, строго говоря: "Разве Серафимово дело мертвит и живит? Что ты, батюшка! Это дело Единого Господа, Который творит волю боящихся Его и молитву их слушает. Господу Всемогущему да Пречистой Его Матери даждь славу!"

Прошло некоторое время. Мантуров чувствовал себя столь хорошо, что стал даже забывать о недавней так мучившей его болезни. Ему захотелось побывать у о. Серафима, принять его благословение, и он отправился в Саров. Дорогой он размышлял о словах о. Серафима, сказанных старцем после его исцеления, что надо ему возблагодарить и прославить Господа. Старец встретил его словами:

- Радость моя, а ведь мы обещались поблагодарить Господа, что Он возвратил нам жизнь!

- Я не знаю, батюшка, чем и как прикажете,- отвечал Мантуров, удивляясь прозорливости старца.

Радостно взглянув на исцеленного, старец сказал: - Вот, радость моя, все, что ни имеешь, отдай Господу и возьми на себя самопроизвольную нищету!

Странное, трудно передаваемое впечатление произвело на Мантурова это слово, возбудив напряженную работу его мысли. Он был еще молод, женат: чем же он будет жить, если все отдаст? Зная его мысли, старец сказал:

- Не пекись, о чем думаешь. Господь не оставит тебя ни в сей жизни, ни в будущей. Богат не будешь. Хлеб же насущный у тебя будет.

Всего второй раз видел Мантуров старца. Но старец, как бы вновь от ужасных страданий воззвавший его к жизни, уже всецело владел благодарным, привязчивым, пылким сердцем Михаила Васильевича. Слово старца было для него уже святыней, и он ответил:

- Согласен, батюшка. Что же благословите мне сделать? На этот раз мудрый о. Серафим не дал Мантурову определенного указания и отпустил его с благословением. Мантуров, исполняя совет старца, отпустил своих крепостных на волю, продал имение и, сохраняя пока капитал, купил в селе Дивееве на указанном старцем месте 15 десятин земли. Старец завещал ему хранить ее, никому не отдавать и назначить после смерти в Дивеево. Поселившись с женой своей, лютеранкой, на этом участке, Мантуров стал терпеть недостатки. Его жена, в общем хорошая женщина, была вспыльчивого характера, нетерпелива и упрекала его за этот поступок. Но, безгранично доверяя старцу, покорив ему свою волю, Мантуров никогда не роптал и радостно нес тот великий подвиг, к которому Христос призывал обратившегося к Нему за словом жизни юношу и который тот евангельский юноша был не в силах понести. Главное дело, которым о. Серафим занимал Мантурова, были дивеевские дела. Мантуров стал вернейшим, преданнейшим учеником старца, можно сказать, доверенным его другом. Старец иначе не называл его, как Мишенька.

Быт отца Серафима во многом изменился, когда в 1825 году он, по явлению ему Пресвятой Богородицы, вышел из затвора. Здоровье старца было нехорошо. Подвиги и изнурение всей жизни, стояние на камнях, затвор - все отозвалось и на его крепкой, выносливой природе. У него болели ноги и сильно болела голова. Были необходимы свежий воздух и движение. Еще с весны 1825 года он стал по ночам выходить из кельи. В ночь на 25 ноября явилась ему Богоматерь с разрешением оставить затвор, и с 25 же ноября, взяв благословение у настоятеля, старец стал ходить ежедневно на то место, которое в отличие от прежнего его жилища в лесу (дальняя пустынька) стало называться ближней пустынькой.

В двух верстах от Сарова издавна находился родник, неизвестно кем вырытый и по стоявшей около него на столбике иконе Иоанна Богослова называвшийся Богословским. На горке в четверти версты от источника спасался в своей келье отшельник иеромонах Дорофей, скончавшийся в сентябре 1825 года. Место это о. Серафим посещал, еще когда жил в дальней пустыньке, работал здесь иногда и любил его. По выходе же из затвора он ежедневно стал посещать это место. Тут явился новый источник, по преданию забивший от удара жезла Богоматери, явившейся здесь старцу. Вода этого источника, называемого Серафимов, обладает свойством не портиться даже годы, и множество больных, с верой омываясь ей, получали дивные исцеления от тяжких недугов.

Летом 1825 года был возобновлен Богословский родник. Старец, собирая камешки в речке Саровке, выкидывал их на берег и унизывал ими бассейн родника. Около были устроены гряды, на которых старец сажал лук и картофель. Так как в келью о. Дорофея за четверть версты ходить утружденному годами и болезнями старцу было уже тяжело, ему устроили сруб на холме близ родника. Небольшой этот сруб, длиной и вышиной в сажень и шириной два аршина, имел крышу скатом в одну сторону. Ни окон, ни дверей не было. Под стенку надо было подлезать. Здесь старец укрывался от дневного зноя. Через два года ему устроили здесь новую келью с дверью, но без окон. И тогда он в этом месте стал проводить все дни с утра, лишь к вечеру возвращаясь в Саров. Рано утром, в четыре, иногда и в два часа по полуночи, старец отправлялся в ближнюю пустыньку. Он шел в своем белом холщовом балахоне, в старой камилавке, с топором в руке. На спине у него котомка, набитая камнями и песком. Поверх песка лежало Евангелие. У него спрашивали, зачем он удручает себя этой тяжестью. "Томлю томящего мя!"- отвечал старец. Стечение народа, желавшего кто лишь взглянуть на него, кто принять благословение, кто спросить у него совета, все увеличивалось: кто ждал его в Сарове, кто надеялся увидеть его на дороге, кто спешил застать его в пустыньке и быть свидетелем трудов его. Особенно велико было стечение народа вокруг старца в праздничные дни, когда он возвращался после принятия Святых Тайн из храма. Он шел, как подходил к чаше в мантии, епитрахили, поручах. Шел медленно среди теснившегося вокруг него народа, и всякому хотелось взглянуть на него, протискаться поближе к нему. Но он ни с кем тут не говорил, никого не благословлял, ничего не видел. Светлое лицо его выражало глубокую сосредоточенность. Он весь был полон радости и сознания соединения со Христом. И никто не смел прикоснуться к нему. Войдя же в келью, старец принимал посетителей и говорил с ними. Великой духовной силой полна была речь о. Серафима. Смиренная, пылающая верой и любовью, она как бы снимала повязку с глаз, открывала новые горизонты, звала человека к совершению высокого его земного призвания - служения Богу как источнику добра, правды и счастья. Эти беседы уясняли ярко все заблуждения жизни, освещали путь, возбуждали жажду новой, лучшей жизни, покоряли старцу волю и сердце слушателей, вливали в них тишину и покой. Все, что старец ни говорил, все он основывал на словах Писания, на примере святых. Он всегда говорил то, что в данных обстоятельствах было самое важное, нужное для человека.

Речь его еще потому имела такую силу, что сам он первый исполнял все, чему учил других. По прекрасному, меткому сравнению о. Серафима: "Учить других - это как с высокой колокольни бросать камни вниз, а самому исполнять - это как с мешком камней на спине подниматься на высокую колокольню". Свои благодатные дары старец таил, не открывая их без крайней нужды. Вообще он был сторонником сосредоточенной жизни и находил, что и мирским людям надо быть сдержанными и не открываться легко другим людям.

Вот что он пишет по этому поводу: "Не должно без нужды другому открывать сердца своего. Из тысячи найти можно только одного, который бы сохранил твою тайну. Когда мы сами не сохраним ее в себе, как можем надеяться, что она будет сохранена другим? Когда случится быть среди людей в мире, о духовных вещах говорить не должно, особенно когда в них не примечается и желания к слушанию. Всеми мерами должно стараться скрывать в себе сокровище дарований: в противном случае потеряешь и не найдешь. Ибо, по изречению святого Исаака Сирина, лучше есть помощь, яже от хранения паче помощи, яже от дел. Когда же надобность потребует или дело дойдет, то откровенно во славу Божию действовать должно". Старец был великий ревнитель Православия. Он особенно благоговел к памяти тех святых, которые выяснили и установили сущность правой веры: Климента, папы Римского, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова, Афанасия Александрийского. Кирилла Иерусалимского, Епифания Кипрского, Амвросия Медиоланского. Он любил вспоминать их твердое стояние за веру. Убеждая хранить догматы веры, старец приводил в пример блаженного Марка Ефесского, который с непоколебимым мужеством защищал Православие на Флорентийском соборе. О. Серафим любил вести беседы о том, в чем состоит чистота православия, как охранять ее, и радовался, что наша Церковь содержит в себе Христову истину в полной целости. Высоко чтил подвижник и наших русских святых, говорил о жизни их, брал от них примеры для подражания. Вообще жития святых были для него живыми письменами, по которым он поучал народ. Особенно поразительны были в нем смирение и любовь. Всякого праведника и изболевшего грехами, трепещущего перед святостью его грешника, богача вельможу и бедняка - он одинаково встречал земным поклоном, часто целовал посетителям руки. Как ни много бывало у него посетителей, никто не отходил от него неудовлетворенным: он часто одной фразой, одним словом охватывал жизнь человека, наставлял его на нужный путь. Святой образ его действовал так сильно, что иногда перед ним плакали гордые, самонадеянные люди, пришедшие к нему лишь из любопытства. С людьми же, искавшими его для пользы духовной, искренне стремившимися к спасению, старец был особенно ласков.

Яснее всего вырисовывается образ о. Серафима из сохранившихся воспоминаний его посетителей людей разнообразного звания и положения. Вот что ответил он однажды четырем старообрядцам из села Павлове Горбатовского уезда, которые приходили поговорить с ним о двуперстном сложении. Едва переступили они порог кельи и не высказали еще, для чего пришли, как старец подошел к ним, взял одного из них за правую руку и, сложив пальцы его по чину Православной Церкви, сказал:

- Вот христианское сложение креста. Так молитесь и прочим скажите. Прошу и молю вас: ходите в церковь греко-российскую. Она во всей славе Божией! Как корабль, имеющий многие снасти, паруса и великое кормило, она управляется Святым Духом. Добрые кормчие ее - учители Церкви, архипастыри - суть преемники апостольские. А ваша часовня подобна маленькой лодке, не имеющей кормила и весел. Она привязана вервием к кораблю нашей Церкви, плывет за ней, заливается волнами и непременно потонула бы, если бы не была привязана к кораблю. Кавалерийский офицер И. Я. Каратаев, в 1830 году посланный из полка за ремонтом, проезжал мимо Сарова. Слыша по дороге рассказы о старце, он хотел заехать к нему, но не решился, боясь, что старец обличит его перед другими в его грехах, особенно же в его отношении к иконам. Ему казалось, что произведение рук человека, часто грешного, не может вместить в себе благодати и быть предметом почитания. Вскоре по случаю того, что его вызвали ввиду польской кампании, ему снова с командой нижних чинов пришлось проезжать мимо Сарова, и теперь по совету отца он решил быть у старца. Когда он стал подходить к келье старца, страх его сменился тихой радостью, и он заочно возлюбил о. Серафима. Вот, что произошло дальше:

"Около кельи стояло уже множество народа, пришедшего к нему за благословением. О. Серафим, благословляя прочих, взглянул и на меня и дал мне знак рукой, чтоб я прошел к нему. Я исполнил его приказание, со страхом и любовью поклонился ему в ноги, прося его благословения на дорогу и на предстоящую войну и чтоб он помолился о сохранении моей жизни. О. Серафим благословил меня медным своим крестом, который висел у него на груди, и, поцеловав, начал меня исповедовать, сам сказывая грехи мои, как будто бы они при нем были совершены. По окончании этой утешительной исповеди он сказал мне: "Не надобно покоряться страху, который наводит на юношей диавол, а нужно тогда особенно бодрствовать духом и помнить, что хотя мы и грешные, но находимся все под благодатью нашего Искупителя, без воли Которого не спадет ни один волос с головы нашей". Вслед за тем он начал говорить и о моем заблуждении относительно почитания святых икон: "Как худо и вредно для нас желание исследовать таинства Божии, недоступные слабому уму человеческому, например, как действует благодать Божия через святые иконы, как она исцеляет грешных, подобных нам с тобой, и не только тело их, но и душу, так что и грешники по вере в находящуюся в них благодать Христову спасались и достигали Царства Небесного".